– Привет, Кинси, – поздоровалась я.
Кинси растянулся на диване. На нем не было рубашки, и грудь его была тощей, как у цыпленка. Он совершенно не походил на дилера. Скорее он выглядел как разносчик газет.
Он отхлебнул пива и сказал:
– Вообще-то меня зовут не Кинси. Я Грег. Но все называют меня Кинси.
– А меня зовут не Флавия, так зовет меня только Кэм. На самом деле меня зовут Белли.
Он кивнул, как будто это имело какое-то значение.
– Ребята, если хотите чего-нибудь выпить, посмотрите в холодильнике на кухне.
Кэм спросил:
– Хочешь чего-нибудь?
Я растерялась, не зная, что ему ответить. Да или нет? С одной стороны, я бы не отказалась выпить. Я еще никогда не пробовала алкоголь. Это был бы новый для меня опыт, что еще раз доказывало, что это лето было особенным, важным. А с другой стороны, если я скажу «да», Кэм может разочароваться во мне. Я не знаю, какие на этот счет у них там были правила.
Я решила, что лучше не надо. Мне совершенно не хотелось пахнуть так же, как Клэй накануне своей вечеринки.
– Я буду колу, – сказала я.
Кэм кивнул, и, мне кажется, он одобрил мой выбор. Мы прошли на кухню. По пути я услышала обрывки разговора:
– Слышал, что Келли в этом году арестовали за вождение в нетрезвом виде, поэтому она не приехала на лето.
– А я слышал, что ее выпнули из школы.
Мне стало интересно, кто эта Келли. Узнала бы я ее, если бы встретила? Вина лежала целиком на Конраде, Стивене и Джереми. Они никогда никуда не брали меня с собой. Поэтому я никого здесь не знала.
Все стулья на кухне были завалены сумками и куртками, поэтому Кэм отодвинул в сторону пару пустых пивных банок, освобождая место на кухонной стойке. Я подпрыгнула и устроилась на ней поудобней.
– Ты знаком со всеми этими людьми? – спросила я Кэма.
– На самом деле, я не всех знаю, – признался он. – Просто хотел, чтобы ты думала, что я крутой.
– А я так и думаю, – сказала я и тут же покраснела.
Он рассмеялся, будто я пошутила, и от его смеха мне стало легче. Он достал из холодильника колу, открыл ее и протянул мне.
– Кстати, то, что я веду здоровый образ жизни, совсем не значит, что тебе нельзя пить алкоголь. В смысле, я этого, конечно, не смогу одобрить, но ты можешь пить все, что захочешь.
– Понимаю, – ответила я, – но мне действительно хочется колы.
Это была чистая правда. Я сделала большой глоток и рыгнула.
– Извини, – сказала я, расплетая косички. Они были слишком тугими, и голова уже начинала болеть.
– У тебя отрыжка прямо как у маленького ребенка. С одной стороны, это неприлично, а с другой – очень мило.
Расплетая вторую косичку, я шлепнула его по плечу. И голос Конрада у меня в голове произнес: «О, да ты только что его шлепнула! Флиртуешь, Белли, флиртуешь». Даже когда его не было рядом, он все равно присутствовал у меня в голове. Но тут он появился на самом деле.
Я услышала, как Джереми запел йодлем в микрофон, и прикусила губу.
– Они здесь, – сказала я.
– Хочешь подойти поздороваться?
– Не особо, – ответила я, но со стойки спрыгнула.
Мы вернулись в гостиную и застали Джереми в центре комнаты, он пел фальцетом песню, которой я никогда не слышала. Все девчонки хохотали и смотрели на него влюбленными глазами. Конрад сидел на диване с бутылкой пива в руке. А фанатка «Ред Сокс» сидела на подлокотнике, прильнув к нему всем телом так, что ее волосы свисали Конраду на лицо, как занавеска, отгораживающая их от окружающих. Скорее всего, парни заехали за ней.
– Хорошо поет, – отметил Кэм. Он проследил за моим взглядом. – Он встречается с Николь?
– Не знаю, – ответила я. – Меня это не интересует.
Джереми заметил меня только тогда, когда раскланивался в конце песни.
– Белли, эта песня посвящается тебе. – Он показал на Кэма и спросил: – Как тебя зовут?
– Кэм. Кэмерон, – ответил Кэм.
Джереми сказал прямо в микрофон:
– Тебя зовут Кэм Кэмерон? Чувак, искренне тебе соболезную.
Все засмеялись, особенно Конрад, хотя минуту назад у него был донельзя скучающий вид.
– Можно просто Кэм, – сказал Кэм уже тише. Он посмотрел на меня, и я почувствовала себя неловко. Не за него, а из-за него. Они как будто объявили, что Кэм – человек, не достойный попасть в их компанию, и, следовательно, я должна была это признать. Удивительно, как мы были близки с ним всего пару минут назад. Ненавижу их!
– Хорошо, Кэм Кэмерон, следующую песню я посвящаю тебе и нашей неподражаемой Белли Баттон. Маэстро, музыку.
Какая-то девчонка нажала на кнопку. «Летний роман вскружил мне голову…»
[14]
Я была готова его убить. Но все, что я могла сделать, это покачать головой и пронзить его взглядом. Я не могла вырвать микрофон у него из рук на виду у всех этих людей. Джереми улыбнулся мне и начал танцевать. Одна из девушек, сидящих на полу, встала и стала танцевать вместе с ним. Она фальшиво запела партию Оливии Ньютон-Джон. Конрада это забавляло, и он снисходительно взирал на окружающих.
Я услышала, как какая-то девушка спросила:
– Кто это вообще? – И смотрела при этом прямо на меня.
Рядом со мной смеялся Кэм. Невероятно. Я умирала от смущения, а он смеялся.
– Улыбнись, Флавия, – сказал он, толкая меня в бок.
Когда кто-нибудь просит мне улыбнуться, я ничего не могу с собой поделать. Я всегда отвечаю улыбкой.
Джереми еще пел, когда мы с Кэмом вышли из комнаты. Уверена, что Конрад проводил нас взглядом.
Мы сидели на лестнице и разговаривали. Кэм сел на ступеньку выше меня. С ним было очень приятно разговаривать, он не перебивал. В отличие от Конрада, его было просто рассмешить. С Конрадом надо бороться за каждую улыбку. С ним вообще ничего не давалось легко.
Кэм так низко наклонился ко мне, что я подумала, что он попытается меня поцеловать. И я была абсолютно уверена, что позволю ему это сделать. Но он наклонился и почесал лодыжку под носком. Как раз в тот момент, когда он наклонился, я вдруг услышала злобные и агрессивные выкрики. Один из голосов определенно принадлежал Конраду. Я подскочила.
– Там что-то происходит.
– Пойдем посмотрим, – предложил Кэм, поднимаясь.
Конрад и какой-то парень с татуировкой в виде колючей проволоки на плече громко спорили. Парень был ниже Конрада, но коренастее. У него были внушительные мускулы, и выглядел он на все двадцать пять. Джереми ошеломленно наблюдал за ними, и я точно могу сказать, что он весь напрягся и в любую секунду мог вступить в спор.
