Впрочем, ему не было холодно. Он предусмотрительно оделся в шерстяной нательник, двойные на пуху штаны, бушлат, шерстяную балаклаву, перчатки и шапку. В таком облачении можно было смело выходить даже в пургу.
Первый час засады Витя простоял возле окна. Держал в руках заряженную «Сайгу» – запасное ружьё Николая Николаевича, смотрел на развешенное по верёвкам мясо. Ждал, что с минуты на минуту придётся стрелять.
Сквозь облака светило солнце. Изредка над прогалиной пролетали птицы. В остальном же было спокойно и потому уныло.
В окно задувало свежестью.
На подоконник сыпала снежная стружка – поначалу таяла, потом перестала, утвердилась крепким ледяным налётом.
Дом выстывал.
Следующий час Витя сидел на табурете и, отставив ружьё к стене, всё так же глядел в окно. Ворон не прилетал. Всё это напоминало летнюю рыбалку с долгим ожиданием поклёва.
Лёгкими наплывами приходила дрёма.
Витя дёрнулся из мимолётного сна. Ему вдруг показалось, что он упустил птицу, что та успела исклевать мясо и улетела. Охотник хотел выйти к верёвкам – искать свежие отметины, но уверил себя в глупости таких подозрений. Не стал бы ворон прилетать для нескольких секунд.
Ожидание продолжилось.
По нужде Витя выглядывал за дверь, но далеко от порога не отходил. Возвращался, бросал в печь поленца. Садился и, тревожа себя путаными размышлениями, продолжал засаду.
Покуривал, позёвывал.
Бездумно смотрел в окно, на стены, на свои руки. Иногда улыбался, вспомнив какую-нибудь шутку Артёмыча. Улыбка ещё долго не спадала с его лица, так и держалась на нём, хоть Вите уже не было смешно, да и шутка позабылась, и сменило её глубокое вязкое томление, с которым он жил последние годы. Работа сторожем приучила его долго и неподвижно сидеть на месте – в ожидании, когда закончится смена, в ожидании, когда закончится жизнь.
Витя опять подумал о Диме. Ему нравился юноша. Он и сам когда-то был таким. Молодым, глупым, суетливым. Спать наяву он приучился значительно позже. Больше всего Витя хотел бы лечь в тёплую полудрёму и вполглаза смотреть, как вокруг суетятся, живут такие вот Димы, вполуха слушать их смех и вполулыбки ему вторить. Никуда не идти, ни о чём не думать. Просто жить.
К двум часам, истомившись и подмёрзнув, Витя начал прогуливаться по дому. Пробовал читать книгу, но так и не увлёк себя повествованием.
Тихо сипел любимую мелодию. Шопен. Девятый ноктюрн. Витя играл его первой жене. Давал его разучивать лучшим ученикам в музыкальной школе. Сейчас без улыбки скользил по столешнице тяжёлыми, загрубевшими пальцами. Они сухо ударялись о дерево, но охотник ещё помнил прикосновения гладких податливых клавиш. Где-то в отдалении, эхом к его глухим напевам, прорастали хрустальные переливы давно проданного фортепьяно – полированного трёхпедального Petrof, которого теперь сменила рассохшаяся «Заря».
«Всё когда-нибудь заканчивается. Даже любимый ноктюрн».
Витя с сожалением сдавил кулак. Мелодия, так и не прозревшая сквозь лесную тишину, оборвалась.
– Смотрите-ка, Коля умный нашёлся… – прошептал охотник.
В три часа Витя заварил себе чай. Уже не наделся увидеть ворона. Разрядил ружьё.
Зевая, уткнулся лицом в раскрытые ладони. Пробовал опять напеть что-нибудь из Шопена, но вскоре умолк.
Свечерелось.
Ворон так и не наведался к мясу.
Заприметив Артёмыча, Витя вышел из дома.
– Ну? – спросил Артёмыч. – Показывай добычу!
– Нет ничего. Не прилетел.
– То есть как?
– Вот так. Не прилетел.
– Интересно девки пляшут…
За ужином Дима улыбался. Смешно, ворон обхитрил людей. Молодец.
Николай Николаевич сбил наросший на подоконнике лёд. Вернул в раму стекло. В пустой уголок натолкал обрезки целлофана. Замазывать швы пока что не стал.
Дядя был недоволен этим днём. Соболя добыть не удалось. Тамга не учуяла ни одного свежего следа. Племянник докучал своей глупостью. Ещё и ворон опять оставил его в дураках. Только зря продержали Витю в доме, пока кедровки шастали по его ловушкам. Два пустых выстрела: позавчера – петли, сегодня – засада.
Дядя злился, и первому, как и прежде, перепало Диме. Николай Николаевич отругал племянника за то, что он сразу внёс ружьё в зимовье. Нужно было протрясти его как следует от снега. В открытое дуло нападала кухта, в тепле она растаяла.
– Думаешь, мочить ружьё – хорошая идея?
– Нет.
– Ну так а чем ты думал?
Дима пожал плечами, чем ещё больше разозлил дядю.
– И всё-таки странно. – Артёмыч выскребал из тарелки остатки риса с тушёнкой. – Всё прилетал, а тут, как решились караулить, не прилетел.
– Да уж, странно, – согласился Витя.
– Или он был здесь, да ты промазал?
– Ну да, – обиделся Витя. – Не веришь, иди ружьё понюхай.
– Сам свои ружья нюхай, – хохотнул Артёмыч. – Не прилетел, и ладно.
– Может, нахватался уже, да в другие места откочевал. Кто его знает.
– Он мог заподозрить засаду? – спросил Дима.
– Ну конечно, – хмыкнул Артёмыч. – Прислал на разведку пару кедровок и заподозрил.
Разговор складывался рваный, часто, едва начавшись, опрокидывался в тишину.
Наливая себе чай, Витя рассказывал, как караулил ворона, как вздрагивал от каждого шороха. Артёмыч посмеивался над ним. Витя не возражал. Потом сказал, что самым тяжким было сидеть без курева. Юноша удивлённо посмотрел на охотника. Перед ужином он вычистил зольник в печи. Дядя не придумал, как ещё наказать за оплошность с ружьём, и заставил племянника сделать это, несмотря на то что Дима уже чистил зольник утром, пока охотники собирались на промысел. В новой золе юноша нашёл окурки. Успел позабыть об этом, а сейчас вспомнил. В удивлении качнул головой, когда Витя продолжил рассказ о том, как его манили сигареты, как из-за проклятой птицы он должен был мучить себя глупым воздержанием. Дима нахмурился. Сейчас Витя был ему неприятен из-за своей мелкой лжи. Стало как-то неловко, неприятно. Словно он вымочил свою одежду в сточных водах. На все Витины шутки Дима этим вечером отвечал короткой и брезгливой улыбкой.
После ужина сидели в тишине. Спать ещё не хотелось, а разговор не получался.
Витя и Артёмыч перебирали капканы и приманку. Николай Николаевич осматривал мех добытых соболей.
– Мясо-то снять можно, – наконец промолвил Артёмыч. – Повисело и хватит.
– Нет, – тихо ответил Николай Николаевич. Артёмыч посмотрел на него, ожидая пояснений, но дядя молчал.
– Ну нет, так нет. Тебе виднее.
– Виднее, – согласился дядя.
Опять вернулась тишина.
