– Люди приезжают сюда, чтобы достичь чего-то, понимаете? – сказал Керр.
О да, как же сэр Джон понимал его, он словно увидел все и понял впервые – но только было слишком поздно. Боги создавались этими сорвиголовами и насильниками по их собственному подобию, а не наоборот. И символы веры у них были тоже другие.
– И никто не хочет зарываться в эти прекрасные джунгли, и никто не обольщается на предмет того, что можно окультурить этих туземцев. Они рождались и жили в этих лесах из поколения в поколение, – сказал Керр, отбив ложкой по столу несколько тактов военного марша. – Вы же прекрасно все понимаете.
Да, теперь сэр Джон все прекрасно понимал. Он редко в жизни был в чем-то уверен, но сейчас не сомневался, что и леди Джейн поймет тоже.
Сэр Джон покинул свой пост с честью, чем заслужил огромное уважение, которого не знавал даже в годы губернаторства. В нем не было ни гнева, ни обиды, ни чувства пристыженности, и тут все сразу заговорили о происках последователей Артура. Но Франклин приветствовал такую перемену в судьбе и своим уходом преподнес гораздо больший урок, чем если бы остался в должности.
Все вокруг с восхищением пересказывали, что наконец-то сэр Джон не пошел на поводу у жены, объявив, что Матинна не поедет с ними в Англию. В пользу такого решения он выдвинул четкие медицинские доводы: как показала практика, организм туземцев не способен приспособиться к другому климату, поэтому и спорить тут не о чем. Девочка получила хороший старт в жизни, и у нее будет прекрасное будущее. Сэр Джон не стал никого спрашивать – он собственной рукой издал указ, чтобы Матинну отвезли в приют Святого Иоанна. От леди Джейн он не желал слушать никаких пререканий, сказав только, что выбрал самое уважаемое заведение из всех когда-либо построенных на острове. Матинна сможет продолжить там свое образование, и все останутся счастливы. Когда леди Джейн заметила, что они не довели до конца эксперимент, сэр Джон пресек этот разговор в корне.
– Все эти домыслы были ненаучными с самого начала, – заявил он тоном, не допускающим возражений, и сразу стало ясно, что он хочет этим сказать. Что это было чистым безумием. Леди Джейн попросила дать ей хотя бы возможность морально подготовить девочку и объяснить ей, что все будет хорошо, но было слишком поздно. Матинну увезли еще прошлым утром – безо всяких объяснений и уговоров. Разве что сэр Джон приказал сытно покормить девочку на дорогу ее любимыми тостами с сыром. То ли он хотел успокоить ее подобным образом, чтобы она не боялась, то ли это было как-то связано с чувством вины перед Матинной – сэр Джон и сам не мог объяснить себе почему. Он считал, что так надо. Он и не думал ностальгировать.
Сэр Джон подошел к камину, в котором пылали поленья. Хотелось согреться. Вошел адъютант с докладом о завтрашних посетителях – у каждого было к нему дело. Сэр Джон на что-то согласно кивал, а на что-то говорил нет, хотя весь уже был в мечтах о том времени, когда сможет вернуться на полюс, на снежные просторы, где нет ни политики, ни научного прогресса, ничего. Смятение может настигнуть и там, но оно быстро проходит. Среди безбрежной белой пустоты требуется принятие самых простых и быстрых решений, а также совершение мужественных поступков. И чтобы там ни говорилось про великие географические открытия, про борьбу со стихией, по сути, этот мир, куда он стремился, принадлежал потерянным большим детям, чьи жизненные неудачи, приведшие их сюда, в итоге превращали их в триумфаторов.
При мысли, что наконец он сможет убежать от всей этой взрослой суеты, где одиночество примет его и убаюкает, где будет покойно, как в материнской утробе, что он вернется в этот край забвения и благодаря неисповедимой алхимии, из которой варится самосознание нации, неизбежно войдет в ее историю как великая личность, – Диккенс тихо улыбнулся и попросил еще вина. Пригубливая его, он никак не мог унять дрожь в руке.
На остров пришла зима, и снегом плотно укрыло горы. И пока взрослый мужчина мечтал о том, чтобы снова стать ребенком, подпрыгивающие на ухабах сани уносили прочь маленькую, съежившуюся от холода девочку, лишенную остатков детства. Матинна старательно куталась в шкуру кенгуру, чтобы слякоть из-под полозьев не попадала ей в лицо и чтобы хоть как-то спрятаться от нахлынувшего на нее одиночества, что было подобно смерти. Она знала о своей дальнейшей судьбе только то, что ей сказали: теперь она будет больше общаться с другими детьми и несколько дней поживет в школе-пансионе, поэтому ничего с собой брать не надо – никакой одежды и никаких домашних животных. Все это казалось странным, но многое в жизни Матинны было странным и непонятным.
Девочка откинулась назад, натянув на себя меховую шкуру, и закрыла глаза, потому что от езды у нее уже болели все косточки. Она пыталась уговаривать себя, что ей тепло и ничего страшного не происходит. Дети легко умеют самообманываться, да к тому же в животе было тепло и сытно от тостов с сыром, и Матинна наконец заснула. И снилось ей, как она бежит босиком по траве валлаби.
Когда она проснулась, лошадь натужно тащила сани вверх по крутой грязной дороге, в конце которой, словно огромная стрела, воткнутая в землю по самый наконечник, маячил приют Святого Иоанна. Ощущение мрачности и заброшенности усугублялось еще тем, что вокруг были сплошной густой лес да холодные заснеженные горы. В центре приюта находилась саманная церковь с острым шпилем на крыше, по обе стороны которой, словно два оторванных птичьих крыла, располагались два отдельных корпуса – для мальчиков и для девочек.
Большая часть маленьких постояльцев не являлись сиротами – то были либо незаконнорожденные дети, либо дети нерадивых родителей. Но дело было даже не в этом. Приют Святого Иоанна создавался не столько для тех, у кого не было социального статуса, сколько для самых беззащитных – беспризорников, болтающихся по улицам Хобарта, перенимающих повадки взрослых, разбойничая и подворовывая и раздражая этим местные власти. Поэтому их отлавливали, привозили сюда и запирали на замок.
Каждое утро начиналось с церковной службы. Даже скамьи были расставлены так, чтобы не допустить никакого морального падения для детей. Мальчики не могли видеть девочек, и наоборот. Каторжане и прочие нежелательные элементы были также отгорожены от благочестивых свободных поселенцев, приходивших сюда из близлежащего анклава нуворишей, который прозвали Новым городом. Возле скамей свободных поселенцев были устроены камины, а те, кто считался сиротами, мерзли и не смели даже шевельнуться во время службы. Они воздавали молитвы за сбившихся с пути, потерянных и отчаявшихся, больных и калек, детей без отца и матери, а потом, окоченевшие от холода, возвращались в свои корпуса, где было так же холодно и где их били плетьми.
В тот день, когда привезли Матинну, службу отложили на час, так как ночью умер от тифа еще один ребенок – пятый за этот месяц. На территории приюта стояла непривычная тишина, и даже корпуса перестали источать резкие запахи, напоминающие о творимой в них жестокости. Матинне ничего не объясняли – что это за место, куда ее привезли, и она шла, безразличная ко всему, не зная, какая судьба ей уготована. Ее провели через темный коридор, тянувшийся через все здание, словно тоннель. В конце тоннеля была дверь, которая выходила на открытую веранду. Матинну оставили на веранде и велели подождать.
