Картина прояснялась. Нельзя верить свидетельствам дикаря, потому что он лжец. И тот факт, что в деревнях, где живут дикие племена сплошь татуированных пигмеев, неоднократно были обнаружены расчлененные и сваренные человеческие тела, может свидетельствовать лишь об одном.
Давно было замечено, что дикари считают нормальным делать подобные жертвоприношения своим столь же диким божкам, которых они изображают с огромными ртами и выпученными глазами, – заключил Диккенс, ободренный уверенностью в своей правоте.
Он уже вовсю расписался, работа близилась к завершению, в голове его звучала музыка. Злость на самого себя, на неспособность подняться над своими страстями была связана с тем разочарованием, которое доставили ему в жизни женщины – сначала его собственная мать, потом Мария Биднелл, потом жена и ночные литорины. Поэтому на какое-то мгновение он даже позавидовал сэру Джону, не обремененному женщинами там, куда он ушел.
Благородство этих джентльменов и их лидера, которое всем нам пример, попади мы в подобные обстоятельства, – продолжил Диккенс, – перевешивает тяжестью всей вселенной болтовню убогой горстки нецивилизованных людей, живущих в уюте и с такой постыдной легкостью рассуждающих про человеческую кровь и подкожный жир.
Он закольцевал текст как реквием – по канонам затихающей музыки, – сдержанно написав пару фраз о том, что мертвые достойны нашей защиты и бережного отношения к их памяти.
Господь знает, когда придет и его час, и он сам будет знать тоже. Это потом он разведет костер и сожжет все свои письма, на что у него уйдет почти целый день. Он создаст из своего имени мир с двойным дном, еще более причудливый, чем его собственные книги, и это будет самый закрученный из всех его сюжетов. Он свяжет друзей клятвой молчания. У него будет твердое поручительство, что они унесут все его тайны с собой в могилу.
И еще он заплатит огромную, убийственную цену за неспособность в итоге укротить свое большое неуемное сердце. И цена эта будет – его собственная душа.
Глава 5
Хранитель полагал, что визит вице-королевского инспектора начался очень даже неплохо. Аборигены высыпали на берег, чтобы поприветствовать прибывшего губернатора сэра Джона Франклина со своей свитой. Они прыгали и приплясывали, выражая радость бурными выкриками. Пусть это было не очень цивилизованно и лишено привычной английской чопорности, зато такое проявление эмоций возымело свой эффект. Внимание леди Джейн Франклин было приковано к девочке, танцующей корробори
[13] в круге с другими детьми на сверкающем, словно кварц, белом песке. На шее ребенка висело длинное прекрасное ожерелье, а через правое плечо была перекинута большая белая шкура кенгуру. Девочка эта выделялась не благодаря своему экзотическому наряду, не потому, что она была совсем миниатюрной, и дело было даже не в ее огромных черных глазах. В ней чувствовался вызов, характер.
Леди Джейн не могла иметь детей. Своим друзьям, если они очень уж приставали, она говорила, что никогда этим не тяготилась и так даже легче. Это было неправдой, но со временем любая уклончивость порождает свою правду. И леди Джейн начала избегать детей. С возрастом, а сейчас ей было уже сорок семь, все это переросло в беспокойство. В детях она видела то, чего недоставало ей самой, и сердце ее сжималось от ужаса. Словно чем больше было детей, тем меньше становилось ее самой. Словно ее умирание было связано с тем, что они существуют.
Их смех и шумливость отдавались усиленным эхом в пустых залах ее памяти. Она до сих пор не могла забыть, как однажды, когда они были моложе, сэр Джон поинтересовался, отчего она так бледна, а ей было страшно и стыдно признаться, что у нее начало кровить. Захлопнув книгу, она посмотрела тогда на мужа и сказала, что полностью согласна с Вордсвортом, писавшим, что совершенство живет только в душах одиноких.
– Разве не так? – требовательно вопрошала она тоном, раскалывающим воздух.
И он согласно кивнул. Он всегда с ней во всем соглашался. Было много еще беременностей, которые неожиданно обрывались. Она творила внутри себя жизнь, но эта жизнь покидала ее. Никто не знал об этом. Все, что происходило с ней лично, не было предназначено для глаз и ушей общества. Никаких некрологов в «Таймс», слов соболезнования, обсуждений и пересудов, никакого ношения траура. Горю ее некуда было выйти, и оно оставалось в ней. А потом время для нее закончилось, и в ее организме все поменялось. Но сегодня, наблюдая, как пляшет на берегу эта девочка-аборигенка, леди Джейн была потрясена: она вдруг ощутила, как растворилась в ее душе эта невыносимая тяжесть и к горлу подступило чувство, которому не было названия.
Девочка немного выбивалась из ритма танца, но леди Джейн видела, что именно этим она и притягивает к себе внимание и все это только усиливает ее необычность. Женщине вдруг ужасно захотелось дотронуться до нее.
– Ты только посмотри, – произнесла леди Джейн, обернувшись к своему грузному, постаревшему супругу. – Так и хочется схватить и приласкать этого дикого детеныша.
Эти непроизвольно сказанные слова удивили и ее саму, и мужа. Но леди Джейн решила, что пугаться тут нечего. Девочку отделял от обычных детей тот факт, что она была туземным ребенком, а будь она старше, то стала бы как все – обыкновенным дикарем.
Полагая, что супруге губернатора в данном случае более интересен не типаж, а артефакты, Хранитель начал рассказывать про девочкино ожерелье – что оно состоит из сотен крошечных ярко-зеленых ракушек, нанизанных на длинную нить из жил поссума. Такие бусы оборачивают вокруг шеи несколько раз. Потом он добавил, что ожерелье досталось девочке от матери, умершей пару лет назад, а накидка из шкуры кенгуру перешла ей от отца, который скончался всего несколько дней тому назад.
– Бедная сиротка, – воскликнула леди Джейн, тронутая этим откровением до глубины души.
– Ее зовут Леда, – сказал Хранитель, – и ей семь лет. Она тут самая маленькая.
– Значит, она снесет два яйца и даст потомство?
[14] – с улыбкой произнесла леди Джейн.
– Кто снесет два яйца? – в замешательстве переспросил Хранитель. – Я рассказывал вам про эту девочку, а не про курицу.
– Будьте осторожны и не подпускайте к ней лебедей, – продолжала подтрунивать гостья.
– Простите, мадам, не понимаю, – заметил Хранитель. Ведь его познания в древней мифологии не распространялись дальше того, что содержалось в ветхом альманахе Карсвелла «Имена из античной классики».
– Ну, Леда, – пыталась подсказать леди Джейн.
– Точно, – улыбнулся Хранитель. – Красавица из древних времен.
