Но, видимо, театр у нее в крови, потому что она преисполнена решимости. Она настойчиво просит дать ей место в спектакле. Больше того: она хочет играть Миранду. Она чувствует, что создана для этой роли, говорит она Феликсу. Она счастлива от одной только мысли об этом! Ей не терпится познакомиться с человеком, который будет играть Фердинанда. Она знает, что они будут отлично смотреться вместе.
– Ты не будешь играть Миранду, – говорит ей Феликс как можно тверже. – Это невозможно.
Впервые в жизни он ей отказал. Как сказать ей, что ее не увидит никто, кроме него самого? Она просто ему не поверит. А если поверит, если ей придется поверить… что с нею будет тогда?
Почему невозможно? – спрашивает она. Почему ей нельзя сыграть Миранду? Он такой черствый! Он просто не понимает! Обращается с нею, как будто она…
– Что, капризуля? – спрашивает он.
Она и вправду надула губки? Стоит, скрестив руки на груди, смотрит исподлобья. Почему? – снова спрашивает она. Почему нет?
– Потому что у меня уже есть актриса на роль Миранды, – говорит он. – Извини.
Она огорчилась, и поэтому он огорчился тоже. Ему плохо, когда он ее обижает; у него болит сердце.
Она исчезает… Где она может быть? На улице, в темноте, под снегопадом? У себя в комнате? Сидит на кровати и дуется на него?
Но у нее нет своей комнаты, напоминает себе Феликс. Нет своей кровати. Она никогда не спит.
28. Ведьмино отродье
Понедельник, 25 февраля 2013
Теперь, когда у них есть костюмы, актеры заметно оживились. Пьеса стала для них реальнее. Они вертятся перед зеркалами во второй камере, официально переименованной в гримерную: разглядывают себя со всех сторон, корчат рожи, репетируют реплики. Делают упражнения на дикцию и артикуляцию, которым их научил Феликс.
Корабли лавировали, лавировали, да не вылавировали, – ему слышно, как они упражняются. Ар, ар, ар. В парус бриг впряг бриз близ берега. На дворе – трава, на траве – дрова. Певцы распеваются, «греют глотку», как их научила Анна-Мария: Бом, бом, бом! Динь, динь, дон! Колокольный перезвон!
Привезли синтезатор; после некоторых пререканий охрана дает разрешение пронести его внутрь. Его ставят в четвертой камере, превращенной в музыкальный салон. Анна-Мария работает с танцорами. Перед каждым занятием они разминаются: она заставляет их отжиматься и делать растяжку. Проходя по коридору в своем маленьком царстве, Феликс слышит ее:
– Держите ритм! Раз-два, шаг на два! Зажигаем! Зажигаем! Не умирать! От души! Не забываем считать! Двигайте тазом! Да!
8Рукк сосредоточенно возится с кабелями и миниатюрными видеокамерами. Потом устанавливает крошечные микрофоны и динамики, беспроводные: понятно, что стены сверлить нельзя.
В углу классной комнаты Феликс установил ширму. Здесь оборудован пункт наблюдения – с компьютером на столе и двумя стульями. Один – для Феликса, второй – для 8Рукка. Теперь Феликс может заглянуть во все уголки своих владений.
– Гримерка, – говорит 8Рукк, выводя ее на экран. – Музыкальный салон. Демонстрационная камера, первая. Теперь вторая. Каждая комната обозначена своим значком. Вот поток аудио, вот поток видео. Вот кнопка записи.
– Именно то, что мне нужно, – говорит Феликс. – Мой ловкий дух!
– А у вас точно есть разрешение? – спрашивает 8Рукк с некоторым беспокойством. Он не хочет проштрафиться: он подал прошение о досрочном освобождении, и ему не нужны неприятности.
– Вы вне подозрений, – говорит Феликс. – Это все часть постановки. Я беру всю ответственность на себя. Я объяснил все начальству. Они в курсе того, что мы делаем. – Это правда лишь наполовину, но и половина сойдет. – Если будут вопросы, обращайтесь ко мне.
– Понял, – говорит 8Рукк.
Анна-Мария и Чудо-Мальчик безукоризненно отрепетировали свои сцены. Она восторженна, девственна и непосредственна, он влюблен и трепещет. Он влюблен и трепещет не только на сцене, но Анна-Мария старательно этого не замечает. С самого начала она выбрала роль матери-воспитательницы, направленную на инспирацию сыновней любви, а не страстного вожделения в коллегах-актерах. С этой целью она вполне по-матерински угощает их свежей домашней выпечкой: приносит на занятия целые сумки карамельных коврижек, печенья с шоколадной крошкой, плюшек с корицей и раздает их во время перерывов на кофе. Дилан и Мэдисон тоже всегда получают свою долю вкусностей и каждый раз шутят, что в этих булках наверняка есть какие-то запрещенные вещества. Театральные люди, они такие. Склонны ко всяким нехорошим излишествам. Только и делают, что предаются диким, безумным оргиям, разве нет? Анна-Мария снисходительно им улыбается, словно умненьким девятилетним мальчишкам.
Поразительно, думает Феликс, такая хрупкая женщина, с виду – почти девчонка, а представляется солидной матроной. Он в ней не ошибся тогда, двенадцать лет назад: она потрясающая актриса.
Также она взяла на себя заботу о богинях. Белоснежка будет Иридой, посланницей богов, решила она; Покахонтас станет Церерой, богиней плодородия; а Жасмин выступит в роли Юноны, покровительницы семейного очага.
– Только надо их переодеть, – сказала она Феликсу, когда он отдал ей кукол, и принялась срывать с них одежду.
– Это понятно, – произнес Феликс, – но где мы возьмем…
– Я брошу клич в нашем вязальном кружке.
– И все-таки я тебя не представляю в вязальном кружке.
Раньше в такие кружки собирались жены миссионеров, набожные старые девы и матроны времен Первой мировой войны, которые рьяно вязали носки для мальчишек в окопах. Но уж никак не прелестные молодые актрисы.
– Оно успокаивает нервы. Вязание. Вам тоже надо попробовать. У нас в кружке есть мужчины.
– Я пас, – сказал Феликс. – Думаешь, они согласятся? Связать наряды для кукол?
– Думаю, согласятся, – сказала она. – И даже с радостью. Все цвета радуги для Ириды; фрукты, овощи, помидоры, снопы пшеницы для Цереры; павлиньи перья для Юноны.
– Богини в шерстяной пряже? – с сомнением проговорил Феликс. – Они не будут смотреться толстыми?
Он не чурался безвкусицы в своих постановках, но безвкусица безвкусице рознь.
– Думаю, мы сумеем вас удивить, – сказала Анна-Мария. – Они не будут смотреться толстыми. Даю слово.
– Дело в том, – сказал он, – что моя лучшая речь во всей пьесе идет как раз после сцены с богинями. – Забава наша кончена, – он не смог удержаться и продекламировал:
…Актеры,
Как уж тебе сказал я, были духи
И в воздухе растаяли, как пар.
Вот так, как эти легкие виденья,
Так точно пышные дворцы и башни,
Увенчанные тучами, и храмы,
И самый шар земной когда-нибудь
Исчезнут и, как облачко, растают.
Мы сами созданы из сновидений,
И эту нашу маленькую жизнь
Сон окружает…
– Черт, вы все еще на высоте, – сказала Анна-Мария, когда он закончил. – Вот почему я хотела всегда с вами работать. Вы – мастер. Маэстро. Я чуть не расплакалась.
