Женщины носили на голове повойник из парчи, на повойник повязывали платок, к которому прикалывали цветы или разноцветные страусовые перья. В праздники носили собольи шапки, вышитые жемчугом, алмазами и яхонтами. Из-под шапки, как и в старину, свешивались чикилики, вынизанные жемчугом поверх рубашки и штанов, скроенных широко по-турецки, носили кубелек, длинное платье, украшенное под мышками ластовками, по пояснице уперами, на груди – капкачем. Кубелек застегивали пуговицами жемчужными или золотыми, имеющими форму небольшой груши. При выходе из дома богатые казачки поверх кубелека одевали каврак. Казачки носили ожерелья, браслеты из золота и жемчугов. Вообще жемчуг был любимым украшением донских женщин. На ноги надевали туфли.
Но в Новочеркасске уже только старые женщины сохраняли этот старинный казачий наряд. При атамане Иловайском новочеркасские женщины начали одеваться во французские платья и на Дону появились первые портнихи из Москвы и из Варшавы.
В станицах казаки носили или форменные чекмени, или кафтаны синего сукна, шаровары с лампасом, высокие сапоги и барашковые шапки. Одеваться в форменную одежду, носить щегольские сабли, украшенные золотом и серебром, надевать ордена и медали, старые кивера – считалось щегольством. В станичную церковь казак ходил не иначе, как в том самом мундире, в котором он был на войне. Сабля хранилась из рода в род, переходила от отца к сыну, потом к внуку. Ее украшали, вешали под образа, давали ей почетное место. Таким же почетом пользовалась и пика, которую называли – дончихой. Много поработала в это время дончиха и много славы доставила казакам. Сохранялось и дедовское ружье.
Простые казачки носили повойник и кубелек. И то и другое делалось из простого черного сукна.
Казак рождался воином. В семье его не называли мальчиком, а казаком, казачьим сыном. Новорожденному все друзья и знакомые отца приносили что-либо на зубок. Этот подарок непременно был военный: патрон пороха, стрела, лук, пуля, – дед дарил или шашку, или ружье. Дареные вещи развешивались по стене в той горнице, где лежала мать. Когда по истечении сорока дней мать с сыном возвращалась из церкви, ее встречал отец. Он брал сына на руки, надевал на него какую-нибудь саблю, сажал на лошадь, подстригал ножницами волосы в кружок и возвращал матери, поздравляя ее с казаком.
Когда у младенца прорезывались зубы, отец брал его на лошадь и ехал с ним в церковь, где служили молебен Иоанну-воину о том, чтобы сын их был храбрым казаком. Трехлетние казачата уже сами ездили верхом по двору, а пяти лет уже скакали, отводя лошадь в табун.
С этого времени мать уже не видала сына. Ей доставались одни страхи за его жизнь, одна боязнь, что он расшибется. «Болезненький ты мой», – жалостливо причитает казачка-мать над сыном, а он стоит и глаза его дышат отвагой, и жажда подвигов в его душе, и сердце колотится удалью.
17-ти лет он – малолетка. Со многих станиц в одно место собираются казаки-малолетки на смотр. Что смотреть? – когда их никто ничему не учил. И вот начинались скачки, стрельба в цель, стрельба на всем скаку, рубка и фланкировка. Разгоревшись отвагой, целые станицы малолетков с полного разгона кидались в реку и плыли на ту сторону с лошадьми, амуницией и пиками. Они рассыпались лавой, скакали друг против друга, схватывались в объятья и боролись на коне. Зимой строили из снега город, водружали на вершине его знамя и атаковали на конях и пешком.
– Чего не могу! Все могу! – говорили казаки и самоуверенно смотрели на всякую опасность, на всякую удалую потеху. Это были живые игры, где нужна была отвага, смелое сердце, крепкие руки и сильные ноги. Они подготовляли казака к его будущей, тяжелой военной службе.
Влюбиться в женщину, грезить девушкой – казаку было постыдно. И девушки казачки, любуясь играми казаков, слушая их песни, даря им цветы и ленты, угощая их стаканом вина, любили их всех, любили казачество и молодцов малолетков своей станицы. Влюбиться девушке в казака было большим срамом.
Приходило время жениться – об этом думали родители. В отцовском и материнском сердце давно облюбована была невеста сыну и жених дочери. Невеста и жених достойные и по положению, и по достатку. И между собой родители сговорились давно. Однако нужно было учинить сватовство.
За несколько дней до этого времени отец или мать говорили сыну:
– Сынок, тебе время жениться. Мы с матерью выбрали тебе невесту. Она хозяйка домовитая и работящая.
– Воля ваша, – отвечал сын и кланялся отцу в ноги. После этого устраивались смотрины невесты. Родители жениха отправлялись в дом родителей невесты на вечеринку. Собирались гости. Гости заводили разговор о хозяйской дочери, хвалили ее красоту, ум, называли ее доброй хозяйкой и просили, чтобы она поднесла им. Мать звала дочь. Та выходила, одетая по-домашнему, но принаряженная, приносила поднос с кубками и чарками, налитыми вином, и обносила гостей. А сама потом скромно становилась в углу. Гости медленно пили, похваливали вино, а жених смотрел на невесту.
– Бог даст, – говорили гости, – она и нас полюбит!
Все узнавали, в чем тут дело, но никто и вида не показывал, что знает. После этого засылали сватов. Сваты начинали дело просто.
– Урядник Мосей Карпович и Маланья Петровна желают вступить с вами в родство, – говорили они.
Если им отвечали: – «благодарим покорно за доброе мнение о дочери, но только мы не можем собрать свадьбу», это значило – отказ. Если же отец соглашался, то он говорил: – «дайте мне посоветоваться, да и ее самою поспрошать, заходите на послезавтра».
Невесту хотя иногда и спрашивали, но она не смела ответить иначе как: – «воля ваша».
В назначенный день сваты приходили уже с хлебом-солью.
– Отец и мать Гаврилы Миронова, – говорили они, – кланяются и просят принять хлеб-соль.
Хозяева, вместо ответа, целовали гостинец.
– Дай Бог, – говорили сваты на прощанье, – в добрый час!
– В добрый час! – отвечали родители и подавали друг другу руки не иначе, как обернув их суконной полой.
В этот же день вечером в доме невесты справлялось рукобитье. Жених приходил с родителями. Его поздравляли с невестой, и он кланялся в ноги будущему тестю и теще. Собирались гости, устраивалась вечеринка и девушки пели песни:
По рукам ударили,
Грунюшку пропили,
Пропили и хвалятся:
Что ж мы за пьяницы,
Что ж мы за пропойцы…
Помолчат немного и начинают ответ:
Родимый мой батенька,
Нельзя ли передумати?
Нельзя ли отказати?
– Нельзя, мое дитятко,
Нельзя передумати,
Нельзя отказати:
По рукам ударили,
Заряд положили.
О приданом тогда никогда не говорили. Это было бы унижением чистоты брака. Сват выводил на середину комнаты жениха, по левую сторону ставили невесту, и жених целовал ее. Родители соединяли их руки, и отец жениха говорил торжественно:
