Я схватил полицейское досье, украденное у Пироза.
На нем заглавными буквами было написано: МАГАЛИ ВАРРОН.
Я не мог придумать…
Мона раздраженно отмахнулась, словно приказывая мне молчать.
— Мы уже говорили об этом, совсем недавно. Я выполнила свою часть соглашения, Джамал. Теперь тебе пора выполнить свою. Как только рассветет, ты пойдешь в полицию сдаваться.
Я не хотел уступать:
— Послушай, Мона, они только этого и ждут! О’кей, сейчас мы бьемся головой о стены, но есть еще темные места, которые хорошо бы осветить. Разве ты не находишь? Вот, к примеру, дилемма заключенного. И письма! Я все же не настолько сошел с ума, чтобы засунуть конверт в коробку из-под перчаток, а через час забыть об этом.
Мона так ласково посмотрела на меня, что я немедленно вспомнил психиатров из клиники «Сент-Антуан», когда те с профессиональным терпением выслушивали неправдоподобные рассказы подростков, пойманных на лжи.
Идиотизм! Но я не мог отказаться от своей мысли.
— Разгадка находится в письмах! Там есть что-то, чего никто не заметил, Мона. Что я один могу обнаружить…
Она нежно погладила меня по голове. Жест скорее матери, нежели возлюбленной.
— Забудь, Джамал. Забудь настоящее. Забудь все, что произошло за последние три дня. Тебе все привиделось. — Ее указательный палец спустился ко мне на лоб. — Тебе привиделось, ибо истина у тебя в голове, скрыта где-то очень глубоко. Тебе надо разобраться с тем, что произошло десять лет назад, а не с тем, что случилось на этой неделе.
Не думая, я схватил ее за запястье и сильно сжал, очень сильно, а потом отбросил ее руку, словно сухую ветку.
Мой голос стал ледяным:
— Тогда ты тоже.
— «Ты тоже» что?
— Ты тоже играешь в игру. Сводишь меня с ума, чтобы заставить расплачиваться за чужие грехи! Пытаешься повесить на меня убийство двух девушек десятилетней давности. Ведь это и есть цель игры? Заставить меня сорваться? Заставить признаться?
Внезапно мысли мои обратились к конверту в бардачке, найденном в салоне «фиата», и к почтальону, приносившему почту в Вокотт. Кто-то словно предвидел мои шаги и первым наносил удар. Организовать это могла только Мона! Она основной двигатель заговора!
— Оставь меня, Мона. Я продолжаю играть. Один.
Ее рука снова попыталась завладеть моей рукой, но я оттолкнул ее.
— Я больше не доверяю, Мона. Не доверяю никому.
Я понимал, что поступаю как распоследний негодяй.
Быть может…
Ради меня Мона пошла на неслыханный риск.
Или нет.
Сомневаться — значит, идти на риск. Я больше не мог позволить себе рисковать. Сейчас я встану, выйду из машины и затеряюсь в ночи. Мона открыла дверцу.
— Оставь машину себе, Джамал. Тебе она нужнее, чем мне…
Взгляд Моны в последний раз скользнул с досье Магали Варрон на досье Морганы Аврил. Я вспомнил, что, перед тем как остановиться у здания бывшего вокзала, она что-то обнаружила, что окончательно убедило ее в том, что я бредил.
— После. После старушки, — сказала она.
Сейчас спрашивать слишком поздно.
Выйдя из машины, она наклонилась ко мне. В широком круге света ближайшего фонаря ее лицо удлинилось. Она больше не походила на веселую землеройку, скорее на загнанного зверька, маленького неосторожного грызуна, не заметившего наступления зимы. По щекам ее текли слезы.
— Есть еще кое-что, Джамал. Мне кажется, именно в этом и заключается суть проблемы. В твоем пазле не хватает очень важной детали, она бросается в глаза, хотя ты ее до сих пор не заметил.
Слезы потекли еще обильнее.
Важная деталь, которую я пропустил?
Прежде чем я начал искать в ее словах скрытый смысл, Мона разъяснила.
Совершенно искренне:
— Ты влюбился в ту девушку, Джамал! В Моргану Аврил. В ее лицо, которое ты мне восторженно описывал. Такое благородное, такое чистое, такое печальное. Ее лицо, которое, как тебе показалось, ты видел три дня назад на вершине обрыва. Строгое и отчаявшееся, помнишь? И чтобы оно не растворилось, не утекло сквозь пальцы, ты решил пофантазировать над трупом. Трупом хорошенькой девушки, умершей и похороненной десять лет назад. Сожалею, но мне на это наплевать. Я не могу ревновать к призраку.
— Мона, эта девушка существует.
Не ответив, она улыбнулась мне. Подошла к капоту «фиата». Долго смотрела на пустынную дорогу, убегавшую вдаль, затем извлекала что-то из кармана куртки.
В ночи сверкнула золотая искорка.
— Я возвращаю ее тебе, — произнесла Мона.
И аккуратно положила на капот автомобиля звезду шерифа.
Я был не в силах произнести ни слова.
— Удачи тебе, — бросила она в открытую дверь.
Звезда шерифа. Мои пять задач, которые надо выполнить…
За последние дни я основательно забыл о пяти лучах моей звезды, как, впрочем, и обо всем остальном. Теперь, когда Мона уходила все дальше, растворяясь во мраке стоянки, пять задач почему-то всплыли в моей голове.
Стать первым. Заняться любовью. Родить ребенка. Быть оплаканным. Заплатить долг.
Погрузившись в собственные мысли, я не сразу заметил, что Мона повернула назад. Когда она подошла к машине, я подумал, что она вернулась ко мне и сейчас поцелует меня, обнимет и, опустив глаза, попросит прощения.
Она всего лишь отвела в сторону «дворники».
Черт, что за игру она ведет?
Медленно, одним пальцем, она начала писать на запыленном стекле. Двенадцать букв:
М. А. Г. А. Л. И. В. А. Р. Р. О. Н.
Затем стерла одну букву, одну-единственную, и тотчас написала ее вновь, несколькими сантиметрами ниже.
Сначала М.
Потом О.
Потом Р.
Потом Г.
Затем все остальные.
Когда каждая из двенадцати букв была стерта, а потом начертана ниже, на другой строке и в ином порядке, на пыльном ветровом стекле появилось новое имя:
М. О. Р. Г. А. Н. А. А. В. Р. И. Л.
Мона нагнулась к дверце «фиата».
— Одна и та же женщина, Джамал. Покойница и ее призрак…
В конце дороги вспыхнули фары, закрутился синий вихрь полицейской вертушки.
33
Покойница и ее призрак?
Неожиданно полицейский микроавтобус изменил траекторию движения и, чиркнув колесами по откосу, остановился в нескольких метрах от «фиата».
