Светло-голубой линолеум в холле блестел так, словно его только что натерли. Большинство пациентов проводили этот ранний вечерний час — как, впрочем, и остальные часы, — в общей комнате слева по коридору. Перед включенным плазменным экраном огромного телевизора сидело человек тридцать стариков. Одни спали, другие безучастно смотрели в сторону, самые деятельные жевали оставшееся от полдника печенье и ждали ужина.
Время здесь как будто остановилось.
В комнату вошла полноватая медсестра. Она двигалась уверенно, но вместе с тем осторожно, как продавщица в посудном магазине.
— Месье?
— Комиссар Лорантен. Это я звонил сегодня утром. Мне хотелось бы увидеться с Луизой Розальба.
Медсестра улыбнулась. У нее на груди была приколота позолоченная брошка в форме надписи: «Софи».
— Да-да, помню, — сказала она. — Мы предупредили Луизу, она вас ждет. В последнее время у нее трудности с речью, но голова ясная, не сомневайтесь. Она все понимает. Комната номер сто семнадцать. Только прошу вас, комиссар, будьте с ней помягче. Луизе сто два года, и к ней уже очень давно никто не приходил.
Комиссар толкнул дверь комнаты 117. Луиза Розальба сидела у окна, в три четверти оборота, и внимательно смотрела на расположенную под ним парковку. На нее как раз только что зарулила «Ауди-80», из которой вышли женщина с букетом цветов и двое ребятишек. «Наверное, этим она и занимается целыми днями, — подумал комиссар. — Наблюдает, как к другим обитателям дома приезжают родственники».
— Луиза Розальба?
Старая женщина повернула к нему густо покрытое морщинами лицо. Лорантен улыбнулся.
— Меня зовут Лорантен, комиссар Лорантен. Софи — медсестра — должна была предупредить вас, что я хочу с вами поговорить. Заранее прошу прощения, но я… Меня интересуют ваши воспоминания. Не самые лучшие воспоминания. Я пришел расспросить вас о гибели вашего единственного сына, Альбера, утонувшего в тысяча девятьсот тридцать седьмом году.
Хрупкие руки Луизы, лежавшие на накинутом на колени пледе, охватила дрожь. В глазах блеснула влага. Она открыла рот, но из него не вырвалось ни звука.
Комиссар окинул взглядом стены комнаты. Ни распятия, ни фотографий. Где счастливые лица детей, внуков и правнуков? Где трогательные снимки крещения и первого причастия? Где торжественные свадебные фото? Единственным украшением комнаты служила репродукция картины Моне «Прогулка», запечатлевшая элегантную молодую даму с мальчиком посреди заросшего полевыми цветами луга.
— Я… У меня, — продолжил комиссар, — есть к вам несколько вопросов. Нет-нет, не надо подниматься. Я постараюсь помочь вам все вспомнить.
Комиссар наклонился и достал из сумки черно-белую фотографию с надписью: «Школа Живерни. 1936/37 учебный год».
Он положил снимок на колени Луизе. Старая женщина так и впилась в него глазами.
— Это Альбер? — спросил комиссар, указывая на мальчика во втором ряду. — Это он?
Луиза кивнула. На снимок капнула слезинка, за ней другая. Словно в школьном дворе пошел дождь. Послушные дети не обратили на него никакого внимания и по-прежнему старательно смотрели в объектив неведомого фотографа.
— Вы ведь так и не поверили, что это был несчастный случай? Не поверили?
— Н… н-нет, — с трудом произнесла Луиза. Сглотнув ком в горле, она продолжила: — Он был… н-не один… Т-там… у ручья…
Комиссар едва сдерживал нетерпение, но, помня о советах медсестры, не позволял себе торопить Луизу.
— Вам известно, с кем был ваш сын?
Луиза снова кивнула. Комиссар затаил дыхание. Он почти физически чувствовал, как наэлектризовалась атмосфера в крошечной комнатке. Словно, вызвав из небытия память о событиях тех давних лет, они с Луизой открыли заколдованный сундук, из которого вырвался на волю легко воспламеняемый газ: одно неосторожное движение — и все здесь взлетит на воздух.
— Скажите, тот человек… Тот, кто был с Альбером у ручья, это он его убил?
Луиза напряженно молчала, осмысливая произнесенные комиссаром слова. Наконец она снова кивнула. Медленно, но без колебаний.
— Почему вы не сказали сразу? Почему не выдвинули против этого человека обвинения?
На школьный двор в Живерни обрушился ливень. Бумага кое-где вспучилась. Но ни один из школьников даже не шелохнулся.
— Н… н-никто мне н-не в-верил… Д… д-даже м-муж…
Казалось, эта короткая фраза отняла у Луизы последние силы. Кожа, свисавшая у нее под подбородком, затряслась мелкой дрожью. Комиссар Лорантен понял, что ей надо задавать только те вопросы, на которые можно ответить «да» или «нет».
— После этого вы переехали из деревни? Не могли больше там жить? Потом умер ваш муж, да? И вы остались совсем одна?..
Луиза медленно кивала на каждый из его вопросов. Комиссар достал из кармана носовой платок и аккуратно вытер намокшую фотографию.
— А потом? — Комиссару было все труднее говорить спокойным тоном. — Этот человек… Тот, кто был с Альбером у ручья, он совершил еще одно убийство? Или даже не одно? Он убил еще кого-то?
Луиза задышала ровнее, как будто комиссар снял с ее души груз, давивший на нее долгие годы.
Она медленно кивнула.
«Господи боже…»
Комиссар почувствовал в руке покалывание, будто в нее вонзились сотни острых иголок. Кардиолог предупреждал, что ему нельзя волноваться. Но сейчас ему было плевать на советы кардиолога. Сейчас имела значение только правда, которую Луиза почти семьдесят пять лет носила в себе. Он придвинул фотографию к ней поближе.
— Этот человек… Тот, о ком мы с вами говорим… Он тоже здесь, на этом снимке? Вы можете мне его показать?
Пальцы у Луизы дрожали. Лоранс мягко накрыл ее запястье своей ладонью и принялся медленно перемещать ее кисть по фотографии. Он вел ее руку, пока она не уперлась указательным пальцем в одно из лиц.
У него заколотилось сердце.
«Боже мой, боже мой…»
Ему вдруг стало жарко. Он крепче сжал руку Луизы. Сердце билось так сильно, что казалось, вот-вот выскочит из груди. Надо успокоиться.
— Спасибо вам. Спасибо.
Он старался дышать медленно и размеренно, и постепенно возбуждение улеглось. Комиссара охватило странное чувство: каким бы фантасмагоричным ни выглядело только что полученное им свидетельское показание, оно подтверждало вывод, к которому он пришел логическим путем. Теперь он знал, кто убил маленького Альбера Розальба. Он также знал, кто убил Жерома Морваля. Кто и почему.
Пульс у него понемногу приходил в норму. Он поймал себя на том, что испытывает удовлетворение, даже гордость — он не ошибся, он все просчитал правильно.
Он сделал то, что другим оказалось не под силу.
Комиссар посмотрел в окно. За парковкой дома престарелых зеленела буковая роща.
