Но внезапно в пейзаж за окном ворвался «триумф» инспектора Серенака. Должна вам сказать, странное это было ощущение, совсем не «импрессионистское». Я смотрела, как мотоцикл пролетел по мосту с одного берега на другой, повернул направо и покатил вдоль Сены, пока не скрылся из виду.
Разумеется, глупец инспектор мчится к своей красавице.
Как он неосторожен… Как наивен…
Я перешла в следующий зал. Здесь, на обитых деревянными панелями стенах, выставлены рисунки. Со временем я полюбила рисунки Стейнлена едва ли не больше живописных работ великих мастеров. Обожаю его карикатуры, портреты рабочих и нищих забулдыг, все эти бытовые сценки, списанные с натуры и выполненные одним точным движением руки в технике пастели. Спешить мне было некуда, и я подолгу стояла перед каждым рисунком, наслаждаясь каждой карандашной линией, словно держала под языком медленно тающий леденец. Я знала, что вижусь со Стейнленом в последний раз, поэтому прощалась с ним не спеша.
Медленно осмотрев все до единого рисунки, я, повинуясь ритуалу, который, поднимаясь на второй этаж Вернонского музея, исполняла на протяжении последних пятидесяти лет, остановилась перед «Поцелуем». Полоумная старуха, что с нее возьмешь?
Разумеется, я не имею в виду картину Климта, на которой обнимающаяся парочка усыпана какими-то блестками, — на мой взгляд, она годится разве что для рекламы каких-нибудь убойных духов. О нет, я имею в виду «Поцелуй» Стейнлена.
Это просто эскиз угольным карандашом, всего несколько линий: стоящий в профиль одетый мужчина с мускулистым телом обнимает женщину. Она приподнялась на цыпочки, ее запрокинутая голова прижата к плечу мужчины, а рука безвольно повисла, как будто женщине не хватает смелости обхватить мужчину.
Он ее хочет. Она сдается, не в силах ему противостоять.
На заднем плане угадываются какие-то зловещие тени, но влюбленные не обращают на них внимания.
Это самый лучший рисунок Стейнлена. Вы уж мне поверьте. Подлинный шедевр Вернонского музея.
65
На улице Клода Моне, возле школы, царило необычайное оживление. Дети высыпали из школы и обнаружили стоящий возле крыльца «Тайгер-триумф». Они обступили мотоцикл со всех сторон и с восторгом разглядывали его. Лоренс Серенак навскидку дал бы детям от пяти до двенадцати лет. Ему невольно пришли на ум предположения Сильвио Бенавидиша относительно опасности, угрожающей некоему ребенку. Перед ним мелькали детские лица. Сколько их здесь? Человек десять, двадцать? Все веселые, беззаботные. Кого из них следовало бы опросить? Мальчика? Девочку? И что у него — или у нее — спросить? Выпытать тщательно охраняемую семейную тайну? Искать внешнее сходство с Жеромом Морвалем? И с чего начать?
Инспектор Серенак припарковал свой «Тайгер-триумф Т100» в тени, под липами. Нептун спал под деревом. Пес встал, лениво потянулся и побрел к инспектору, явно в расчете на ласку, в которой тот ему, конечно же, не отказал.
Когда Лоренс Серенак вошел в класс, Стефани стояла к нему спиной и раскладывала по деревянным ящикам бумажные листки. Серенак молчал. Его одолевали сомнения. Он чувствовал, как у него учащается дыхание. Интересно, она поняла, что он здесь? Притворяется, что его не слышит. Он приблизился к ней и положил руки ей на бедра.
Стефани вздрогнула, но не повернула к нему головы. Разумеется, она его узнала.
По шуму мотора?
По запаху?
Она опустила ладони на деревянную поверхность стола. Руки инспектора сильнее сжали ее талию. Он придвинулся к ней еще ближе и увидел капельку пота, медленно стекающую у нее по шее.
Одной рукой он провел ей по спине, вторая одновременно переместилась на ее плоский живот. Затем обе руки начали подниматься вверх, пока почти не соприкоснулись у нее на груди. Его пальцы несколько секунд ощупывали мягкие выпуклости, словно пытаясь запомнить их форму, после чего сжались.
Лоренс приблизил лицо к повернутому в профиль лицу учительницы и прикоснулся щекой к ее чуть влажному уху. Они оба ощущали себя одним целым. Ткань его джинсов приклеилась к льняному платью Стефани.
Они долго стояли так, не двигаясь.
Наконец Стефани чуть повернула голову, и ее губы встретились с его губами. Она не столько прошептала, сколько выдохнула:
— Я свободна, Лоренс. Я свободна. Увези меня отсюда.
Руки инспектора то поднимались, то опускались, исследуя каждый сантиметр ее тела.
Он на миг — всего лишь на краткий миг — оторвался от нее, чтобы в следующую секунду проникнуть ей под юбку и прикоснуться ладонями к обнаженным бедрам.
— Увези меня, Лоренс, — снова прошептала Стефани. — Я свободна. Увези меня.
— Ну и? — спросил Поль Фанетту. — Что она тебе сказала?
Фанетта закрыла за собой дверь класса. Ее щеки покрывала мертвенная бледность. Поль догадывался, что это не сулит ничего хорошего.
— Ну? — настойчиво повторил Поль. — Что учительница сказала? Она тебе поверила? Про Джеймса? Хотя бы не ругала?
Фанетта молчала.
Поль еще никогда не видел у нее на лице такого отчаяния. Вдруг Фанетта бросилась бежать. Нептун вскочил из-под липы, где спал, и понесся за девочкой.
Поль стоял в растерянности. Прежде чем Фанетта исчезла из виду, он успел крикнуть:
— Ты с ней говорила?
— Не-е-е-т!
Всего одно слово, прорвавшееся сквозь потоки слез, которых хватило бы, чтобы затопить улицу Бланш-Ошеде-Моне.
66
Местный автобус высадил комиссара Лорантена на главной площади деревни Лион-ла-Форе. Всю дорогу комиссар любовался в окно на роскошные буковые рощи, пока они не сменились нормандскими домами в стиле фахверк — наглядным воплощением ностальгии по былым временам. У комиссара мелькнула мысль, что деревню специально поддерживают в таком состоянии, чтобы она служила декорацией к экранизациям новелл Мопассана и романов Флобера.
Комиссар Лорантен на миг задержался взглядом на фонтане перед величественным зданием крытого рынка. Красивый каменный фонтан выглядел подозрительно новым. И не случайно! Его соорудили всего лет двадцать назад, когда Шаброль снимал здесь «Мадам Бовари».
Фальшивка! Липа!
Тем не менее он не мог не отметить сходства трагической судьбы Эммы Бовари с судьбой Стефани Дюпен, сведения о которой собирал все последние дни. То же чувство неизбывной скуки, та же тоскливая убежденность, что где-то существует другая, настоящая жизнь, но для тебя она недостижима. Покидая центральную площадь, комиссар мысленно себя одернул. Что за нелепые параллели! Он уже давно не в том возрасте, чтобы увлекаться романтическими иллюзиями. Комиссар Лорантен быстро двигался вперед. Дом престарелых под названием «Сады» располагался на окраине деревни, на возвышенности, и к нему вела довольно крутая тропа, проложенная через рощу.
