Сильвио покрутил в пальцах листок.
— Я много об этом думал, патрон. На мой взгляд, шифр — если это действительно шифр — дает нам очень важную информацию. Во-первых, подтверждает, что Стефани Дюпен не лжет, когда говорит, что не была любовницей Жерома Морваля. И тот, кто нанял частного детектива, знал об этом.
— Патрисия Морваль?
— Возможно. Или Жак Дюпен…
— Я понял, Сильвио! Я отлично понял, к чему ты клонишь. У Жака Дюпена нет мотива! А раз у него нет мотива, то ему не нужно и алиби.
— Хотя как раз алиби у него есть.
Серенак вздохнул.
— Два часа назад я позвонил судебному следователю и попросил выпустить Жака Дюпена из тюрьмы. Так что сегодня ночью Жак Дюпен будет спать в своей постели…
Не дожидаясь, пока патрон пустится в рассуждения о своей интуиции, Сильвио Бенавидиш продолжил:
— Во-вторых, шифр на обороте снимков позволяет нам утверждать, что из пяти представленных на фотографиях женщин с Морвалем спали всего две: Алина Малетра и неизвестная в синем халате, помеченная цифрами «семнадцать-ноль-три».
— Допустим, — снова кивнул Серенак. — Семнадцать свиданий. И Морваль спал с девушкой, стоящей перед ним на коленях. Ну и что?
— Если принять гипотезу о том, что у Морваля был ребенок, родившийся, скажем, лет десять назад, то из всех претенденток его матерью может быть только она: женщина в синем халате.
61
С террасы ресторана «Нормандский эскиз», окруженной клумбами с колокольчиками, кошачьей травой и пионами, открывался изумительный вид на деревню Живерни. С наступлением темноты, когда загорались фонари, расставленные среди цветущих растений, импрессионистский дух открывающейся взору картины становился особенно убедительным.
Жак не притронулся к закуске. Тарелка с карпаччо из фуа-гра так и стояла перед ним. Стефани, заказавшая себе то же самое, деликатно поклевывала из своей тарелки, смущенная отсутствием у мужа аппетита. Жака освободили примерно час назад, в начале десятого. Двое жандармов привели его на улицу Бланш-Ошеде-Моне, почти к самому зданию школы.
Жак не говорил ни слова. Молча подписал бумагу, протянутую стражами порядка, и крепко сжал руку Стефани. С той минуты он не выпускал ее до тех пор, пока им не принесли еду. Его рука сиротливо лежала на столе, поигрывая хлебными крошками.
— Все будет хорошо, — попыталась успокоить его Стефани.
Столик в «Нормандском эскизе» заказала она, не советуясь с Жаком, и теперь размышляла, правильно ли сделала. Почему-то ей казалось, что так будет лучше. Лучше провести время в «Нормандском эскизе», чем идти домой. Исполнить некий ритуал. Она надеялась, что здесь, на людях, Жак не станет устраивать истерики и будет вести себя достойно. Что он все поймет…
— Вы закончили, месье?
Официант унес его нетронутое карпаччо. Жак молчал. Стефани говорила одна. Рассказывала о школе, о своих учениках, о конкурсе Теодора Робинсона, о том, что картины надо сдавать уже через два дня. Жак слушал ее, и в его глазах светилась нежность. Конечно, он ее поймет. Жак всегда ее понимал. У нее всегда было ощущение, что он знает ее наизусть. Он любил ее рассказы о школе. Школа отнимала ее у него, но с этим он легко мирился. Наверное, тюремщикам всегда нравится, когда заключенные рассказывают им о птицах и небе…
Официант поставил перед ними тарелки с утиным рагу под перечным соусом. Жак улыбнулся и попробовал кусочек. Задал пару вопросов — опять о школе. Он всегда интересовался ее учениками, спрашивал, у кого какой характер, кто чем увлекается. Если бы не этот нелепый арест, Стефани охотно признала бы, что жить с Жаком просто. Спокойно. Надежно.
Но это ничего не меняло.
Она приняла решение.
Даже если Жак понимает ее как никто; даже если Жак служит ей защитой; даже если Жак не способен причинить ей ни малейшего зла; даже если Жак любит ее до потери памяти; даже если она за всю свою жизнь ни на миг не усомнилась в этой любви…
Она приняла решение.
Она должна от него уйти.
Жак налил жене вина и наполнил свой бокал. «Бургундское», — подумала Стефани. Она прочитала на этикетке название: мерсо. Стефани не слишком хорошо разбиралась в винах, как, впрочем, и Жак, который почти не пил. Единственный в своей компании охотников. Он начал есть. Как ни странно, это немного успокоило Стефани. У нее возникло ощущение, что она беспокоится о муже, как стала бы беспокоиться о заболевшем родственнике. Просто из чувства привязанности. Жака вроде бы немного отпустило. Он заговорил о доме, который присмотрел тут неподалеку. По его словам, это была бы выгодная сделка. Муж много работал, она это знала, даже слишком много, один тянул агентство; пока что удача ни разу ему не улыбнулась, ему все никак не удавалось сорвать хороший куш, но ведь фортуна может повернуться к нему лицом, даже обязательно повернется, Жак своего добьется, упорства ему не занимать. И потом, он это заслужил. Хотя для нее все это, в сущности, не имело никакого значения. Ну, поселится она в другом доме. Станет жить с более богатым человеком…
Рука Жака, так и лежавшая на белой вышитой скатерти, снова потянулась к пальцам Стефани.
Учительницу одолевали сомнения. Как было бы просто, если бы она могла объяснить ему все без слов… Если бы было достаточно не взять протянутую руку, увернуться от ласки, отвести взгляд… Но Жак не поймет. Вернее, нет. Он поймет, но это ничего не изменит. Он все равно будет ее любить. Даже еще сильнее.
Стефани поднесла пальцы к волосам и дотронулась до серебристых ленточек, неожиданно вздрогнув всем телом. Да что с ней такое?
Почему?
Откуда в ней это непреодолимое желание все бросить?
Стефани осушила свой бокал и улыбнулась самой себе. Жак продолжал описывать дом на берегу Эра, говорил, что знает по соседству несколько торговцев подержанной мебелью и что надо бы к ним съездить, посмотреть, что у них есть… Стефани слушала его вполуха. Ответ на ее вопросы прост до банальности. Стар как мир. Всему виной — тот недуг, что заставляет девушек всего мира мечтать о несбыточном и, подобно арагоновской Беренис, мучиться неутолимой жаждой любви. Невыносимая скука — вот что терзает женщину рядом с мужчиной, которого ей не в чем упрекнуть. Она не пытается оправдаться. Она лишь чувствует, что настоящая жизнь — где-то там… Что существует подлинное взаимопонимание… Что это не каприз, а основа основ… Что на свете нет и не может быть ничего прекраснее, чем возможность испытать одно и то же волнение, глядя на картину Моне или читая стихи Арагона.
Официант с профессиональным тактом бросил взгляд на их тарелки.
— Нет, — процедил Жак, — нам больше не надо вина. Только десерт.
Стефани в конце концов положила руку на стол, и ее сейчас же накрыла ладонь Жака. «Девушки, — размышляла учительница, — всегда смиряются. Остаются и продолжают жить — иногда счастливо, иногда нет. И постепенно теряют способность отличать подлинное от подделки. Ну что ж, так ведь оно проще. Отказаться — проще.
