Я злая, знаю. Простите. Но меня сегодня утром взбесили эти два идиота — Стефани Дюпен и ее сыщик. Меня ведь тоже можно понять. Я сама решила, что буду немым свидетелем, маленькой серой мышкой, но думаете легко оставаться равнодушной? Что, я говорю загадками? Вам интересно, какую роль я играю во всей этой истории? Успокойтесь, у меня нет навороченных технических приспособлений, позволяющих сквозь стены дома Моне подслушать разговор двух влюбленных дурачков. Все проще. Все намного проще. Проще и трагичней.
Я вернулась на правую сторону шоссе Руа, к водяному саду. В ограде, протянувшейся вдоль улицы, несколько досок были сдвинуты в сторону. Наверняка постарались нетерпеливые туристы, мечтающие сфотографировать кувшинки, но не желающие выстаивать длиннющую очередь. В дырку открывается восхитительный вид на пруд. Между ивами и тополями я заметила Фанетту. Она не носилась по саду с другими детьми. Поставив на японский мостик мольберт, она работала. Спокойно и сосредоточенно, не замечая гвалта одноклассников.
Я перешла через шоссе и приблизилась почти вплотную к ограде, чтобы получше рассмотреть.
Напрасно я это сделала. Меня засек какой-то сопляк.
— Мадам, мадам! Вы не могли бы сфотографировать нас с ребятами?
И он сунул мне в руки суперсовременный фотоаппарат. Я понятия не имею, как с ними обращаться. Он принялся мне объяснять, но я его не слушала. Щелкнула кнопкой, не переставая коситься в сторону пруда с кувшинками, на берегу которого писала Фанетта.
42
— Пошли, Фанетта!
К ней подбежал Винсент.
— Фанетта! Пошли с нами играть!
— Не пойду. Ты же видишь, я работаю.
Фанетта внимательно смотрела на кувшинку. Та плавала отдельно от остальных, чуть в стороне. У нее был лист в форме сердца и начавший распускаться розовый бутон. Кисть заскользила по холсту. Но Фанетта чувствовала, что не может как следует сосредоточиться.
«Опять это хныканье за спиной! Мэри, кто же еще? Она любую плакучую иву переплачет! Хоть бы она заткнулась. Достала уже со своим писклявым нытьем. Хоть бы она заткнулась!»
— Ладно, вы меня перехитрили. Заканчиваю. Пошли.
«Меня отвлекает не только плач. Сзади надо мной навис Винсент. Стоит молча и смотрит, что я делаю».
— Шел бы поиграл с Мэри.
— С ней неинтересно. Она только и знает, что рыдать.
— А со мной, значит, интересно? Хотя я только и делаю, что пишу?
«Он даже не пошевелился. Винсент способен часами стоять вот так, истукан истуканом. Из него вышел бы первоклассный художник. Он умеет наблюдать. Но мне кажется, он начисто лишен воображения».
Вокруг Фанетты носилась детвора. В воздухе разносились крики и смех. Но она не хотела сдаваться так легко. Старалась ничего не замечать. Быть эгоисткой, как учил Джеймс.
На японском мостике появился запыхавшийся Камиль.
«Только его тут не хватало!»
Камиль заправлял в штаны выбившуюся рубашку, туго обтягивавшую толстый живот.
— Уф, устал. Надо передохнуть.
Он посмотрел на работавшую кистью Фанетту.
— Винсент, Фанетта! Хорошо, что вы здесь. Хочу задать вам одну задачку. Про кувшинки. Вы, наверное, знаете, считается, что кувшинки за сутки увеличиваются в размере в два раза. Если кувшинкам, чтобы покрыть весь пруд, требуется сто дней, то за сколько дней те же кувшинки покроют половину пруда?
— За пятьдесят, ясное дело, — немедленно ответил Винсент. — Дурацкая задачка.
— Фанетта, а ты как думаешь?
«А я никак не думаю. Потому что мне, Камиль, на это глубоко плевать».
— Ну, не знаю… Наверное, за пятьдесят, как Винсент сказал.
На лице Камиля появилась торжествующая улыбка.
«Если он когда-нибудь станет учителем, я уверена, ученики будут его ненавидеть».
— Так я и знал, что вы попадетесь в ловушку! Правильный ответ — не пятьдесят, а девяносто девять!
— Это еще почему? — спросил Винсент.
— По кочану, — презрительно ответил Камиль. — Фанетта, ну хоть ты-то поняла?
«Черт бы тебя подрал!»
— Я работаю…
Камиль стоял на другом конце японского мостика и переступал с ноги на ногу. Под мышками у него растеклись крупные пятна пота.
— Ладно, ладно, сам вижу, что ты работаешь. Последний вопрос, и я ухожу. Вы знаете, как по-латински называются кувшинки?
«Дубина! Дубина! Дубина!»
— Что, не знаете?
Винсент и Фанетта молчали. Но Винсента это ничуть не смутило. Он сорвал лист с глицинии и бросил его в воду.
— Нимфеи, вот как! Слово греческого происхождения. Еще их называют водяными лилиями. А как кувшинки называются по-английски?
«Он когда-нибудь заткнется?»
Камиль не стал дожидаться ответа. Он ухватился за ветку глицинии, желая на ней покачаться. Ветка хрустнула, и он разжал пальцы.
— Waterlily!
[9] — провозгласил он.
«Самодовольный дурак! До чего он меня раздражает, слов нет. Хотя надо признаться, что waterlily звучит красиво. Да и нимфеи тоже ничего. Но для меня они всегда останутся кувшинками».
Камиль склонился над картиной Фанетты. От него пахло потом.
— Что рисуешь, Фанетта? Копируешь «Кувшинки» Моне?
— Нет.
— Не «нет», а «да». Я же вижу.
«Камиль вечно хвастается тем, что все знает. Знать-то он знает, но ничего не понимает».
— Что ты видишь, идиот? Если я пишу то же, что писал Моне, это еще не значит, что я его копирую!
Камиль пожал плечами.
— Моне написал прорву картин с кувшинками. Твоя все равно будет хоть на одну, да похожа! Даже если ты напишешь тондо. Ты знаешь, что такое тондо?
«Сейчас я ему кистью в рожу запущу. По-другому он просто не понимает. И что за кретинская манера — задавать вопрос и тут же самому на него отвечать?»
— Тондо — это картина круглой формы. Такая выставлена, например…
«А-а-а-а-а-а!!!»
— Мальчики, вы идете? — вдруг раздался голос Мэри. Она перестала плакать.
Камиль вздохнул. Винсент засмеялся.
— А что, если толкнуть ее в пруд? — предложил он. — Фанетта, ты смогла бы ее написать? Получится оригинально. Mary in the Waterlilies.
[10]
Он расхохотался еще громче и начал выталкивать Камиля с мостика.
— Ладно, Фанетта, не будем тебе мешать, — сказал он. — Пошли, Камиль.
