— Простите меня, Стефани, — пробормотал он. — Я… Мне… Это всего лишь одна из версий. Наверное, я не совсем точно выразился, когда сказал про «главного подозреваемого»… — Он чуть помолчал и продолжил: — На самом деле, по мнению моего заместителя, инспектора Бенавидиша, — мнению, которое я разделяю, — существует три возможных мотива убийства Жерома Морваля. Ревность — поскольку он менял любовниц как перчатки. Спекуляция произведениями искусства — поскольку он увлекался коллекционированием живописи. И, наконец, некая тайна, связанная с ребенком…
Стефани ненадолго задумалась. Когда она заговорила, в ее голосе звучала ирония:
— Тогда главной подозреваемой должна быть я. Все три следа ведут ко мне, не так ли? Я иногда разговаривала с Морвалем; я организую конкурс рисунков; я лучше всех знаю окрестную детвору. Я права?
Она криво усмехнулась своими бледными губами и протянула ему обе руки со сжатыми кулаками, словно предлагала тут же надеть на них наручники.
Серенак натужно рассмеялся:
— Напротив, вы чисты как никто. Судя по вашим словам, вы не были любовницей Морваля, не пишете картин и у вас нет детей.
Инспектор едва успел договорить, как почувствовал, что сказал что-то не то. Глаза Стефани внезапно потемнели, словно слова Серенака причинили ей боль.
Словно у скрипки лопнула струна.
Нет, она не может так искусно притворяться. Он повторил про себя все, что только что произнес вслух.
«Вы не были любовницей Морваля».
«Вы не пишете картин».
«У вас нет детей».
Поведение Стефани доказывало, что он в чем-то ошибся. Что по меньшей мере одно из этих утверждений ложно.
По меньшей мере одно.
Какое именно? И связано ли оно с расследованием убийства? У Лоренса снова возникло ощущение, что он увязает в болоте, цепляясь за детали, не имеющие никакого значения.
По улице Коломбье они медленно дошли до школы. Оба молчали. Прощаясь, оба чувствовали непонятное смущение.
— Стефани! Как положено говорить в таких случаях: я прошу вас никуда не уезжать и оставаться в досягаемости полиции.
Он постарался смягчить свои слова улыбкой. Она ответила с подчеркнутой теплотой:
— С удовольствием, инспектор. Найти меня не трудно. Я либо в школе, либо дома.
Она указала взглядом на круглое окно в мансарде.
— Как видите, мое королевство не слишком велико. Ах да, чуть не забыла. Через три дня я веду детей на экскурсию в сад Моне.
И она скрылась за школьной дверью, напоследок окатив Лоренса сиреневым дождем своих глаз. Он чувствовал, как этот поток проникает ему в мысли, заставляя видеть окружающее в новом свете — реальность дробилась и распадалась, словно беспорядочные мазки кисти на холсте.
«Стефани Дюпен.
Какую роль она играет в этой истории?
Виновницы? Или жертвы?»
Эта женщина лишила его покоя. Единственным разумным выходом было бы отказаться от расследования, вызвать судебного следователя, свалить все на Сильвио или кого угодно еще.
Его останавливало только одно.
Интуиция. Она подсказывала ему, что Стефани Дюпен безмолвно взывает о помощи.
23
Из своей башни я все отлично разглядела. Я видела, как парочка стояла под моей вишней. Видела ленты из фольги в волосах учительницы. Видела грязь на ботинках инспектора, топтавшегося на месте убийства.
Великолепный обзор!
С моей стороны было бы глупо упускать такую возможность, вы не находите? При всей банальности происходящего. Красавец инспектор, явившийся невесть откуда, и учительница в ожидании спасителя! Оба они молоды и хороши собой. У них впереди вся жизнь. Они держат свою судьбу в собственных руках.
Что еще требуется?
Пара-тройка встреч. А дальше плоть возьмет свое.
Я спустилась вниз, проклиная каждую ступеньку. Еще несколько минут придется повозиться, запирая дверь на три замка. Мне уже трудно даже просто закрыть тяжелую дубовую дверь, такую же старую, как я. По-моему, петли у нее с каждой ночью ржавеют все сильнее. Наверное, двери тоже болеют ревматизмом.
Вспомнились полицейский и учительница. Эти двое мечтают прорвать картину. Выйти за пределы рамы. Сбежать на сияющем хромом мотоцикле. Какая женщина не мечтает о таком побеге?
Главное, чтобы в мотор не попала песчинка.
Или кто-нибудь другой не переписал историю по-другому.
— Нептун! Ко мне.
Мы пошли. Как всегда, я срезала путь через парковку возле музея американского искусства. Как всегда, шагая мимо здания, сморщилась от отвращения перед его безобразной архитектурой в духе 1970-х. Разумеется, я в курсе: изначально планировалось, что здание будет скрыто большим садом. Много лет назад они даже высадили перед музеем туи и бирючину. И назвали все это импрессионистским парком. Ха-ха. Но я знаю немало таких, кто ни за что не согласится заменить привычный забор на живую изгородь. Полагаю, сейчас, когда французы выкупили участок у американцев, а в здании собираются устроить музей импрессионистов, они вырубят весь этот так называемый парк. И, если бы меня спросили, что я об этом думаю, я бы сказала, что я — за.
В любом случае я умру раньше, чем все это будет реализовано. Пока что они ограничились тем, что поставили позади музея четыре стога сена. Еще бы вилы воткнули! На мой взгляд, сено плохо сочетается с туями, зато туристам нравится. Они обожают фотографироваться на фоне стогов.
В молодости я часто гуляла за музеем и расположенной чуть дальше галереей Камбура. Дорога там идет в гору, и сверху открывается неплохой вид на утопающую в зелени крышу музея. Туристы туда не ходят. Хотя, если говорить о видах, самый красивый — с высоты холма, на котором стоит водонапорная башня. Мне туда уже не дойти. Остается только вспоминать.
Я шла вперед, постукивая палкой по тротуару. Меня обогнала группа из пяти стариков — не таких старых, как я, но и не молоденьких; они болтали по-английски. У нас всегда так. В будни в Живерни безлюдно, как в любой другой деревне, если не считать автобусов с экскурсантами. Три четверти туристов говорят по-английски. Их высаживают в начале улицы Клода Моне, они проходят ее в оба конца — до церкви и обратно. По пути туда разглядывают галереи, по пути назад — кое-что покупают. В выходные — дело другое. В выходные у нас нашествие парижан. Ну, и из других городов Нормандии народ приезжает, но немного.
Старики удалялись от меня все дальше, а я продолжала ползти как черепаха. Будь моя воля, перед галереей Канди я бы точно ускорила шаг. Амаду Канди принадлежит самая старая в Живерни художественная галерея.
Я хожу мимо нее уже тридцать лет. И все тридцать лет она меня раздражает.
Лавка похожа на пещеру Али-Бабы. Завидев меня, на пороге появился хозяин.
