— Что ты мне сказки рассказываешь?
— Фанетта, я не рассказываю тебе сказки. Я ведь тебе уже говорил. У тебя талант. Ты тут ни при чем, это врожденное. Да ты и сама все понимаешь. У тебя талант живописца. Не просто талант. Может быть, даже ты маленький гений. Но все это ни к чему не приведет, если…
— Если я не буду стараться?
— Да. Надо очень много работать. Это необходимо. Иначе от твоего таланта останется пшик. Хотя, подожди, я хотел сказать совсем не это.
Джеймс медленно переступал по полю, тщательно выбирая, куда поставить ногу, чтобы не помять колосья. Приподняв один из мольбертов, он быстро переставил его на новое место, словно получив приказ сверху, от солнца.
— Я хотел сказать тебе, Фанетта, что гениальность — пустой звук, если человек не… Как бы тебе это объяснить? Если человек не способен стать совершенным эгоистом.
— Что-что?
«Ну и ну. Такого я даже от Джеймса не ожидала».
— Да, эгоистом! Фанетта, дорогая, гению плевать на окружающих, он признает только тех, кто равен ему, а таких единицы. Гениальность заставляет человека отворачиваться от тех, кого он любит, и вызывает бешеную зависть во всех остальных. Понимаешь?
«Ну вот, опять скребет свою бороду. Всю краску размазал. А сам ничего не замечает. Какой же он старый. Старикашка Джеймс».
— Ничего не понимаю!
— Ладно, попробую объяснить по-другому. Вот возьмем, например, меня. Я всю жизнь мечтал приехать в Живерни, увидеть своими глазами пейзажи, которые писал Моне. Ты даже не представляешь себе, сколько часов я провел у себя в деревне, в Коннектикуте, разглядывая альбомы с репродукциями. Тополя, Эпт, кувшинки, Крапивный остров… Как ты думаешь, оно того стоило? Бросить жену, бросить детей и внуков — это в шестьдесят пять лет-то? Что важнее? Осуществить свою мечту или праздновать Хэллоуин и День благодарения в кругу семьи?
— Ну, не знаю…
— Ты не знаешь. А я знал. Я ни секунды не колебался. И, поверь мне, Фанетта, я ни о чем не жалею. А ведь я живу здесь, как нищий, ну, почти нищий. И у меня нет даже четверти твоего таланта. Теперь понимаешь, что я имею в виду, когда говорю тебе об эгоизме? Неужели ты думаешь, что первые американские художники, которые во времена Моне жили здесь в гостинице «Боди», ничем не рисковали? Неужели ты думаешь, что им не пришлось порвать со всей предыдущей жизнью?
«Не нравится мне, когда Джеймс начинает так говорить. Такое впечатление, что он говорит одно, а думает совсем другое. Как будто на самом деле он жутко жалеет о том, что натворил. Ему тут тоскливо. Он скучает по своей семье в Америке».
Фанетта взяла кисть.
— Вы как хотите, месье Джеймс, но я буду работать. Простите за эгоизм, но у меня конкурс на премию Робинсона на носу.
Джеймс расхохотался.
— Молодец, Фанетта! А я просто старый ворчун!
— И к тому же маразматик. Ты мне так и не рассказал, кто такой этот Робинсон.
Джеймс подошел поближе и, прищурившись, посмотрел на картину Фанетты.
— Теодор Робинсон — американский художник. Самый известный в США импрессионист. Единственный американец, которому удалось подружиться с Клодом Моне. От остальных Моне бежал как от чумы. Робинсон прожил в Живерни восемь лет. Даже написал картину на сюжет свадьбы любимой падчерицы Клода Моне, Сюзанны, с американским художником Теодором Батлером. И… Даже странно… Одна из наиболее известных его работ изображает то самое место, которое ты пишешь сейчас.
Фанетта чуть не выронила кисть.
— Как?
— Абсолютно то же место. Это старая картина, написанная в тысяча восемьсот девяносто первом году. На ней виден ручей Эпт, мостик над ним и мельница «Шеневьер». Слева — фигура женщины в длинной юбке и косынке, а посреди ручья — мужчина верхом на лошади. Лошадь пьет. Картина называется «Папаша Троньон и его дочь на мосту». Всадника на самом деле звали папаша Троньон, он был из местных.
Фанетта едва сдержалась, чтобы не расхохотаться.
«Он меня правда принимает за дурочку. Папаша Троньон! Ведь слово „троньон“ означает „огрызок“! Надо же такое сказануть!»
Джеймс по-прежнему не отрывал взгляда от картины, над которой работала девочка. Густая борода закрывала его лицо чуть ли не целиком. Он протянул свой толстый палец к еще влажному холсту.
— Тени вокруг мельницы получились очень хорошо. Молодец, Фанетта! Это знак судьбы. Ты пишешь тот же пейзаж, что Теодор Робинсон, только… Только у тебя получается намного лучше. Ты выиграешь этот конкурс, точно тебе говорю! Знаешь, в жизни не так часто выпадает счастливый шанс — раза два, может, три. Главное — его не упустить. Остальное не важно.
Джеймс снова переставил мольберты. Похоже, он не столько пишет, сколько таскает мольберты. Наверное, не успевает за солнцем.
Ну и ладно.
Прошел примерно час, когда появился Нептун. Псина недоверчиво обнюхала ящик с красками и улеглась у ног Фанетты.
— Это твоя собака? — спросил Джеймс.
— Да как сказать… Вообще-то, он тут вроде как общий, но я считаю, что он мой. Он меня больше всех любит!
Джеймс улыбнулся. Он сидел на табурете перед мольбертом, но Фанетта, стоило ей скосить на него глаза, замечала, что он клюет носом. Если так дальше пойдет, то к концу сеанса борода у него окрасится всеми цветами радуги. Она тихонько засмеялась.
«Хватит! Я должна сосредоточиться».
Фанетта писала мельницу «Шеневьер». Фахверковую башню, контрастные тени под ней, черепицу, камень стены. Джеймс называл мельницу «ведьминой». Из-за старухи, которая там жила.
Ведьма?
«Нет, Джеймс и правда считает меня глупой малявкой».
Честно говоря, Фанетта немножко боялась мельницы. Джеймс объяснил, почему он так ее не любит. «Кувшинок» Моне могло вообще не быть — а все из-за этой мельницы. Дело в том, что и мельница, и сад Моне стоят на одном и том же ручье. Моне хотел сделать запруду, поставить затворы и повернуть русло ручья, чтобы у него в саду образовался пруд. Но деревенские жители этому воспротивились. «Нечего устраивать тут болото, — говорили они, — мало нам болезней?!» Особенно возмущались соседи, а больше всех — мельник с семьей. Они долго ругались. Моне перессорился со всей деревней и выложил кучу денег, а потом написал префекту и еще одному типу, кажется, своему приятелю, которого звали Клемансо. Кто такой был этот Клемансо, Фанетта не знала, но он как-то помог Моне, и пруд с кувшинками появился на свет.
«Жалко, если бы его не было! Но все-таки со стороны Джеймса глупо не любить мельницу из-за этой старой истории. Когда все это было-то! Джеймс временами ведет себя как дурак».
Фанетта вздрогнула.
«А вдруг на мельнице и правда живет ведьма?»
Фанетта писала. День клонился к закату. Мельница в лучах заходящего солнца выглядела особенно зловеще. Девочка смотрела на нее с восхищением. Джеймс давно спал.
