Юрате же считала дни, оставшиеся до своего возвращения в Англию. Она старалась не попадаться лишний раз дочери и зятю на глаза. Она молчала за ужином, а завтракала и обедала всегда одна на своей половине. Уже третий раз она прилетала к ним на недельку и всегда вела себя одинаково, вела себя, как стеснительная гостья.
– Ты посидишь днем с Йонасом? – спросила Рената. – Мне надо в Аникщяй поехать. Друзей на автовокзале встретить.
– Конечно! Если хочешь, могу с коляской во дворе посидеть! Свежий воздух деткам полезный!
– Но вечером мы тебя ждем на ужин! – предупредила Рената.
– Я себя неважно чувствую, – попробовала отказаться от приглашения Юрате.
– А с ребенком во двор выйти ты себя чувствуешь хорошо? – Рената улыбнулась. – Тебя никто ни о чем за ужином спрашивать не будет! Можешь сидеть и молчать! Но мне важно твое присутствие! Меня оно успокаивает!
Юрате удивленно посмотрела на дочь. Кивнула.
– Хорошо, – сказала после паузы.
– Я возьму у дедушки из буфета Рупинтоелиса! – вспомнила Рената вслух вторую причину, по которой стучала в зеленые двери.
– Конечно! – согласилась Юрате.
Вечером, пока Рената и Барбора накрывали большой овальный стол, а годовалый Йонас спал в кроватке, Юрате повела девятилетнего Андрюса – сына Барборы – к себе.
– В Литве старый и новый мир всегда живут под одной крышей, в одном доме, – услышала Рената слова матери. – И если один из двух миров исчезает, то дом начинает разрушаться…
– Это такое счастье – приехать в Литву под Рождество, – Барбора протянула руку и дотронулась ласково до головы деревянной фигурки, стоящей посередине стола.
– Ты там привыкла? – осторожно продолжила Рената разговор, прервавшийся пять минут назад, расставляя тарелки на старой льняной скатерти, на которой еще можно было рассмотреть сказочные фигурки, вышитые «белым по белому».
– Да. Только никак не могу решиться. Он хороший, и Андрюсу он нравится…
– Не бойся! Тебе надо выйти замуж! Иначе у Андрюса не будет отца…
– А если выйду, у него будут два отца.
– Два – лучше, чем ни одного.
– Меня в селе, наверное, считают сумасшедшей, – Рената горько усмехнулась. – Андрюс похоронен между Кристофером и его женой. Я ухаживаю за всеми тремя могилами и они действительно самые красивые на кладбище! Андрюс думает, что Кристофер – его дедушка.
– Пускай думает! Это не страшно!
– Я ему пыталась объяснить, что у него был и другой дедушка, в Литве.
– Вот видишь, два дедушки. Значит, он поймет, что могут быть и два отца!
– Ладно, – Барбора решила закончить этот разговор и махнула рукой. – А Витас когда вернется?
– Скоро! И обещал больше не уезжать до завтра! – ответила Рената.
В восемь вечера они сели за стол. За окнами гостиной лунный свет, падавший с неба, серебрил заснувшие на зиму деревья.
– Совсем не так, как было тогда, – грустно проговорила Барбора.
Витас разлил по рюмкам бальзам. Андрюсу наполнил стакан компотом.
– Как бы там ни было, но мы здесь собрались! – проговорил он. – Кто-то потерялся, кто-то нашелся, – при последних словах он посмотрел нежно на Юрате. – Давайте сначала выпьем за тех, кто потерялся…
Разговор за ужином не завязывался. Но гусь, запеченный в духовке, таял на губах. Андрюс время от времени шептал маме что-то по-французски, а она отвечала ему тоже шепотом, но по-литовски. И он кивал.
В какой-то момент Барбора опять остановила свой взгляд на деревянной фигурке Рупинтоелиса. Приподнялась, взяла его в руки.
– Странно, – выдохнула она. – Он очень похож на… на одного старика. Он оказался на кладбище, когда мы хоронили Андрюса… Я никогда не видела!
– Что не видела? – заинтересовалась Рената.
– Я никогда не видела деревянного Рупинтоелиса с деревянной ногой!
Рената взяла фигурку из рук Барборы. Рассмотрела и взгляд ее замер, словно она развернула его в противоположную сторону, в прошлое. Это был не тот Рупинтоелис, который она ставила каждое Рождество на свой стол. И не тот, который она ставила на круглый столик старого Йонаса. Это была другая фигурка, тоже сидящая на пеньке, только одна нога у этого Рупинтоелиса была прямой, не сгибавшейся, и походила на деревянную ногу Кукутиса.
– Это он! – удивленно прошептала Рената, присмотревшись к лицу фигурки. – Это Кукутис!
– Кукутис? – переспросила Барбора.
– Да, друг моего прадеда. Он заходит к нам раз в три года отдохнуть. Видно, сам вырезал!
Она опустила фигурку на ее место посередине стола.
Витас мечтательно усмехнулся. Видимо, тоже вспомнил странного одноногого старика. Рената перевела взгляд с мужа на свою мать.
Юрате сидела, потупив глаза. Она, казалось, и не слушала, о чем шел разговор.
– Мама, а ты помнишь колыбельную про фасолинку? – спросила она.
– Конечно! – ответила Юрате.
– А можешь пойти и спеть ее Йонасу? – попросила Рената.
– Он же спит, – Юрате перешла на шепот и оглянулась на закрытую дверь в спальню.
– Да, спит! Но все, что он слышит во сне, остается у него в памяти! Я это по себе знаю!
Оставшись вчетвером, они слушали ласковый и нежный голос Юрате, доносившийся через неплотно прикрытые двери в спальню. Слушали и возвращались в детство: каждый своей тайной тропинкой, проложенной в памяти мимо недавних и давних радостей и горестей, мимо состоявшихся и не состоявшихся встреч, мимо воспоминаний, вызывающих слезы и вызывающих улыбку.
– Спи, моя фасолинка! – пела Юрате и вечер под ее колыбельную превращался в ночь.
