Рената прокручивала в воображении уходящий день, как короткий и увлекательный фильм. И каждый раз отдельный эпизод этого фильма привлекал ее внимание по-особенному – момент, когда одноногий Кукутис показывал ей тайное мастерство прадедушки Витаса, тот ящичек в буфете. А под ним – письма с королевой на марках!
Рената вдруг подумала, что эти письма могли прийти из Англии, ведь там у них королева! И там пропали ее родители: Юрате и Римас, пропали, как на белорусском болоте сгинули. Может, в тех письмах как раз и написано про их смерть или исчезновение?!
Эти мысли не давали ей заснуть. В конце концов она тихонько поднялась с кровати. Накинула халат и босиком по прохладному деревянному полу, прислушиваясь к доскам под пятками: «не заскрипят ли?», прошла в гостиную и плотно закрыла за собой дверь в спальню, отрезав свою бодрость от сна Витаса.
Так же аккуратно выбралась она в коридор и остановилась перед дверью, ведущей на половину покойного Йонаса. Дверь была едва зажата рамой и поэтому открылась почти бесшумно, издав только одну жалобную нотку. Но и эта нотка заставила Ренату вздрогнуть и замереть на несколько секунд.
Окна в гостиной на дедушкиной половине еще раз напомнили, что ночь в доме темнее, чем ночь во дворе. Круглый столик под окошком серебрился в темноте под лившимся с неба звездным свечением. Так же серебрился на кухоньке деревянный пол под другим окошком, и, словно отталкиваясь или отражаясь от пола, это свечение делало различимыми и даже видимыми висевшие на стене кастрюли и сковородки, и буфет, стоявший по другую сторону от окна.
Рената остановилась перед буфетом.
Потянула осторожно ящичек с ножами-вилками на себя. Столовые приборы звякнули. Она замерла, оглянулась. Только в этот момент заметила, что дверь из гостиной в спальню открыта.
Вспомнила, как аккуратно были переложены тканью монеты в ящичке деревянной ноги! Улыбнулась. Прислушалась к полнейшей тишине. Вытащила ящичек и опустила на столешницу буфетной тумбы. Как ни старалась сделать это аккуратно, а все равно вилки с ножами звякнули еще раз.
Просунула руку в нишу, нащупала планку, но та сидела намертво, как гвоздями прибитая. Попробовала Рената ее вперед-назад подвигать, и тут планочка выскочила из невидимого крепления, освободилась. За ней следом вынула уже без трудностей Рената и прямоугольную фанерку. Опустила ладонь на дно ниши и услышала бумажный шорох. Вынула из ниши пачку писем. Фанерку и планку на место опустила, а потом и ящичек – в этот раз без единого звука – в нишу задвинула. Вышла в гостиную и замерла. Из спальни через открытые двери странное бормотание услышала. Подошла на цыпочках.
Кукутис спал на спине, но голова его лежала правым виском на подушке, словно он перед тем, как уснуть, на окно смотрел. Его губы время от времени шевелились. Он с кем-то разговаривал во сне, но разговаривал невнятно, прерываясь на вдохи и выдохи.
– Я бы успел, – разобрала Рената шепот Кукутиса во сне. – Если б я не спешил в Англию, я бы точно успел…
Вздохнула, все еще слыша, но не слушая шепот старика. Перевела взгляд на незанавешенное окошко, через которое тот же звездный свет на пол падал. Опустила взгляд на пол и вздрогнула. Там лежал когда-то вызывавший у нее своим присутствием возмущение «черный ящик». Лежал тихо, как-то слишком тихо.
Рената, не выпуская писем из рук, опустилась перед ящиком на корточки, провела взглядом вдоль шнура в матерчатой оплетке и увидела, что его штепсель лежит на полу под розеткой. Протянула руку, подняла штепсель и сунула его в розетку. После этого отошла к дверному проему и что-то заставило ее остановиться и обернуться.
Кукутис все так же что-то шептал во сне, но слов разобрать она больше не могла. Зато, как только знакомое жужжание послышалось с пола, со стороны «черного ящика», на лице ее появилась спокойная улыбка, улыбка, какая возникает у людей, понимающих, что все вокруг них происходит правильно и порядок вещей и людей ничем и никем не нарушен.
Вернувшись в свою гостиную, Рената включила свет и уселась за овальный стол. Опустила пачку писем на старую льняную скатерть.
Взяла верхнее письмо. Взгляд сам ушел на марку с королевой и на жирную круглую почтовую печать с датой отправки – 21 декабря 2007 года. Круглый, но чуть дрожащий почерк. Адресат – дедушка Йонас. Вытащила из конверта свернутый исписанный листик бумаги, развернула. Перед глазами побежали синие, написанные шариковой ручкой буквы.
«Дорогой папа, ты мне уже два месяца не отвечаешь, но я не обижаюсь. Я знаю, что виновата, и знаю, что письма доходят. Иначе бы их почта возвращала ко мне в тюрьму. На это письмо я сама прошу тебя не отвечать. Через неделю я выйду на свободу. На три года раньше!!! Наверное, потому, что я с отличием окончила тюремные бухгалтерские курсы на английском языке! Это, конечно, не повод гордиться. Но я очень рада. Через неделю я вернусь в Витби. На первое время мэрия мне пообещала комнатку в доме для женщин – жертв семейного насилия. Пока они мне не подберут социальное жилье. Того киоска „Fish and Chips“, в котором мы с Римасом работали, больше нет. Он сгорел. Но я где-нибудь устроюсь бухгалтером. И каждый день буду ходить на кладбище к Римасу. Я сделаю его могилу самой красивой на кладбище. Когда приведу ее в порядок, пришлю тебе фотографию. Знаешь, самым тяжелым за все эти годы в тюрьме для меня был запрет иметь свою собственную фотографию! Фотографии родных разрешены, а собственные – нет! Так я прожила тут пятнадцать лет без ваших лиц и без собственного. Наверное, как только приеду в Витби, пойду сфотографируюсь! А ты мне пришли мою старую фотографию, со свадьбы! Я их обе повешу на стенку, как только появится постоянное жилье!
Когда-нибудь ты меня простишь! Простишь за то, что я и тебя лишила дочери, и себя, и теперь мне нести этот крест до конца дней. Ты все равно, даже если очень не хочешь, но расскажи Ренате, что случилось! И не бойся сказать, что ее мама убила папу. Убила потому, что любила его сильнее жизни, потому, что приревновала, потому, что он дал повод для ревности и хотел уйти от меня, потому, что жизнь была невыносимо трудной, и нервы были на пределе. Но все равно – убила его и, одновременно, себя, свою жизнь и будущее. Мы с тобой больше не увидимся! Я не вернусь домой – родной дом, родной Пиенагалис меня такой не примет! Да и я больше Римаса покидать не буду! И так провела много лет вдали от него, от его могилы. Я теперь навсегда останусь там, в Витби. Там тоже красиво, только нет леса. Зато есть море и поля, есть добрые и внимательные старушки, всегда готовые угостить тебя чаем и рассказать, что дети и внуки слишком заняты, чтобы приезжать к ним в гости почаще. Кстати, эти старушки – мои соседки – написали мне в несколько раз больше писем, чем ты! Со своей первой зарплаты я куплю фотоаппарат и буду присылать тебе фотографии. И свою фотографию тоже пришлю, чтобы ты увидел, что происходит с лицом родного человека, когда он на долгие годы оказывается взаперти, теряет свободу и постепенно теряет желание снова стать свободным. Извини, эти мысли приходят ко мне, только когда я пишу тебе письма. Не пиши мне пока. Подожди, пока я пришлю тебе свой новый, не тюремный адрес. Поцелуй Ренату за меня. Но можешь не говорить, за кого ее целуешь! Может, ты был прав, когда сказал ей, что родители погибли. Да, мы погибли. Но я еще жива, и если даст Бог, мы с Ренатой когда-нибудь встретимся!
