«Надо выпить», – подумал Клаудиюс, в очередной раз проверив время по мобильнику.
Из автобуса вышел в центре Маргейта, зашел в свое любимое «черное» кафе с газетными вырезками на стенах. Взял бутылку пива и спросил, нет ли у них чего-нибудь крепкого.
Бармен кивнул и, не задавая никаких дополнительных вопросов, наклонился, спрятавшись за стойкой. Клаудиюс услышал хлопок вытаскиваемой из бутылки пробки, потом краткое бульканье. На стойку перед ним опустилась наполненная рюмка.
– Что это? – поинтересовался он.
– Лоза, – ответил тот. – Граппа, – добавил, прочитав на лице знакомого клиента непонимание.
Усевшись за садовый железный столик, Клаудиюс еще раз обернулся на бармена.
«Можно было бы с ним поговорить, – подумал нерешительно. Но тут же отбросил эту мысль. – О чем с ним говорить? О том, как он приехал сюда и устроился барменом? А он будет слушать о моих английских приключениях? Зачем оно ему надо!»
Пригубил «лозы», глотнул пива из бутылки. Сочетание получилось удачное.
«Хорошо бы поесть», – снова оглянулся на стойку, где обычно на пластиковом подносе лежали завернутые в прозрачную пленку бутерброды по одному фунту.
В этот раз бутербродов не было. И их отсутствие только усилило чувство голода. Снова в душе у Клаудиюса стало неуютно, как в доме без крыши. Вернулась нервозность пережитого недавно стресса. Захотелось найти виновного. Эта девочка-румынка на первопричину плохого настроения никак не тянула, ее отец – тем более. На их месте мог оказаться кто угодно, любой человек, решивший в силу обстоятельств обогатить свою жизнь кроликом или морской свинкой. Нет, может, и вся история со спасением кролика Ингриды тут ни при чем? Она просто оказалась катализатором для выброса накопившихся у Клаудиюса сомнений и печалей, и если это действительно так, то причина тому могла быть только одна – он сам. Потому, что «он сам» – это все, из чего складывается и не складывается его теперешняя жизнь. Это и Ингрида со своими вывихами и со своей решительностью и упрямостью. Это же она хотела в Лондон, а не он! Он только поддакивал ее желаниям. Это же она первая с ним познакомилась еще перед музыкальным фестивалем. Она взяла его, можно сказать, за руку и сделала своим. Она привезла его в Лондон и сделала эмигрантом. Она привезла его в Суррей в усадьбу господина Кравеца и сделала садовником. А потом сделала его мастером по изготовлению клеток для кроликов. Бред!
Клаудиюс встряхнул головой. Допил рюмку «лозы» и попросил у бармена еще.
– Сколько стоит? – на всякий случай кивнул он на наполненную во второй раз рюмку.
– Один фунт, – ответил бармен, – у нас все стоит один фунт.
Цена Клаудиюса более чем устраивала. Цена его даже чуть-чуть успокоила и он на несколько минут забыл об Ингриде.
Но потом, привычным маршрутом над морем дойдя до своей улицы и увидев в окне у Ингриды и Миры свет, все вспомнил: и недавние мысли, и горечь, и раздражение.
Впервые за все время на стук Клаудиюса двери открыла сама Ингрида.
– Я уже спать собираюсь, – устало произнесла она, даже не поздоровавшись.
– Давай выйдем, хотя бы на десять минут! – требовательно попросил Клаудиюс. – Хочу тебя кое о чем спросить.
Ингрида посмотрела на него с сомнением во взгляде. Пожала плечами.
– Хорошо, – сказала. – На десять минут! Не больше! Подожди внизу.
С моря, отступающего в это темное время суток от берега, дул ветер. Прохладный, соленый, странно сухой. Касался своими невидимыми пальцами щек, лба.
Клаудиюс стоял метрах в двух от обрыва над песочным пляжем. Стоял, закрыв глаза. В его воображении возник страшный и простой мультфильм, нарисованный детской рукой карандашом на уголках блокнота или книги. Чьи-то пальцы уже в который раз заламывали пачку листов бумаги до предела и отпускали ее, из-за чего под шелест возвращающихся на место листов прыгала, точнее падала с обрыва вниз, девочка с косичкой. Падала, перекручиваясь в воздухе и, в конце концов, сливалась с линией, означавшей землю или берег.
Клаудиюс тряхнул головой, прогоняя воображаемый мультфильм. Открыл глаза. Представил вдруг себе, как падает с этого обрыва Ингрида. Падает молча, с закрытым ртом и открытыми глазами, полными ужаса. Падает долго, словно высота этого обрыва была не пятнадцать метров, а километр. Падает, а он сверху следит за ее падением, провожает ее взглядом. В последний раз.
У Клаудиюса закололо в сердце.
«Фантомная или настоящая?» – подумал он об этой боли.
И сделал несколько шагов назад, подальше от края обрыва.
– У тебя плохое настроение? – испугал его внезапно ворвавшийся в его пространство голос Ингриды.
Это ветер, из-за ветра он не услышал, как она подошла.
– Да, – Клаудиюс обернулся. – Мне тебя очень не хватало сегодня вечером. И вчера тоже… Мне тебя вообще постоянно не хватает! Мы живем порознь, работаем вместе, а домой… сюда возвращаемся порознь. У нас нет дома… Когда мы снова сможем жить вместе?
Ингрида молчала. Молчала несколько минут. Ветер теперь бил Клаудиюсу в спину, царапал затылок, шею. Темень словно делала ветер живым зверем, хищным зверем, который может напасть на человека, а может оказаться и безразличным к нему.
– Может, уже никогда не будем, – негромко произнесла Ингрида.
Клаудиюс не поверил своим ушам. Подумал, что из-за ветра услышал ее слова неправильно, не полностью.
– Не будем, – повторила Ингрида уже громче и решительнее. – Мы с тобой уже никогда не будем жить вместе.
Ее глаза с грустью и жалостью смотрели на Клаудиюса.
– Ты что, меня больше не любишь? – спросил Клаудиюс и сам не услышал свой голос. Из-за нового порыва ветра, дувшего с моря.
– Я еще никого по-настоящему не любила, – Ингрида отвела взгляд в сторону. В сторону обрыва. Между ними и краем обрыва ветер ерошил подросшую и еще не подстриженную траву. Она колыхалась волнами.
– Ты мне нравился и даже сейчас нравишься, – Ингрида посмотрела Клаудиюсу в глаза и тут же опустила взгляд. – Я думала, что полюблю тебя, когда лучше пойму, когда ты станешь неотъемлемой частью моей жизни. Ты ею не стал. Не смог. Для того, чтобы жить вместе, любовь не обязательна. Обязательны совместимость и терпение. Если бы у тебя был мой характер, мы бы уже жили вместе и в собственном доме. Но у тебя вообще нет характера. Одна харизма…
– Но Ингрида!
– Если ты меня не будешь называть Беатрис, я с тобой больше разговаривать не буду.
Клаудиюс испугался, сдался.
– Хорошо, Беатрис, – выдохнул.
– Вот видишь! У тебя опять нет характера!
– А что у меня есть? – с горечью спросил Клаудиюс.
– У тебя есть работа. Благодаря мне. У тебя есть доброе сердце и покладистость. Ты готов довольствоваться малым. Тебе почти ничего не надо. А мне надо намного больше. Я готова меняться, а ты – нет! Я уже во многом изменилась, подстроилась под эту жизнь. Мы же больше не в Литве, где можно засесть на хуторе в Аникщяйских лесах и покорно ждать старости. Мы в Англии, мы на войне. На войне за счастливое будущее. Только теперь я на своей войне, а ты – на своей!
