Сам я ангелам был совсем не нужен. Они искали Страттена, который удачно от них скрывался. Страттен относится к категории людей, чьи души сложно найти даже ангелам. Он настолько материален, настолько видим, что в нематериальном мире почти незаметен. Манипуляции с воспоминаниями толкают на кривую дорожку, заставляют дистанцироваться от той реальности, что пребудет постоянно. Чем больше отделяешься от живого прошлого, тем труднее возвращение к нему, точно так же, как отказ признать свое прошлое частью себя – верный путь к безумию.
Страттен поставил под угрозу весь рынок, тревожа прошлое, и ангелы пожелали прикрыть его бизнес.
Кроме того, они были чрезвычайно недовольны, что из-за него погиб человек, которого они готовили к роли следующего мессии. Они решили, что пришло время попробовать еще раз, и выбрали Рэя Хаммонда. Действительно, перед смертью Рэй становился все более и более религиозным, правда, не в обычном понимании. Он отклонился от указанного направления и накануне гибели сильно запутался и очень боялся, не сходит ли с ума.
Бог этого не одобрял, но позволил событиям развиваться, потому что таков его подход к окружающему. Он был рад, что план провалился, во многом потому, что ему до сих пор приходилось разбираться с последствиями первой попытки. По его личному мнению, настало время женщины, да и вообще он считал, что в изначальной концепции был скрытый дефект. Сейчас, когда бог живет среди нас, он лучше разбирается в наших делах. Разделение между нашими сферами обитания дает видимым цель, к которой следует стремиться, а невидимым привязанность к нашему дому. Это наполняет жизни смыслом, подобно любви.
Существует еще только один способ познать другой мир во всей полноте, и этот способ – смерть. Вот почему во время прогулки вокруг школы много лет назад я увидел умерших бабушку и дедушку. Они снова стали невидимыми. Когда исчезают материальные ограничения, ты становишься частью несущей тебя волны. Иногда мы ощущаем присутствие ушедших: оно похоже на легкий ветерок во тьме. Мы называем их призраками. Мы придаем им те формы, что они отбросили, ибо уверены: тело – то, в чем мы живем, а не то, в чем умираем.
А ушедшие, если они хотят, через какое-то время могут возвращаться к нам, принимая любые новые формы, но большинство предпочитает держаться подальше. Такой выбор предстоит всем нам в свой срок. Не существует границ, которые нельзя пересекать, вопрос лишь в том, когда сделать решающий шаг.
Я наконец навестил маминых родителей в Сети. Мы говорили очень долго, а через пару дней мама позвонила и сказала, что их адрес перестал отвечать.
Для всех приходит время возвращения в невидимость, но мое еще не пришло. Мне нравится здесь.
* * *
Вот что рассказал мне человек в темном костюме, и кто знает, сколько в этом правды. С этими богами все очень запутанно. У них свои соображения. Если бы я был индуистом, буддистом или хопи
[83], он, наверное, рассказал бы мне ту же историю с небольшими поправками – изменил бы пару имен, например. Но это была бы та же история, да.
Он допил свой фраппучино
[84], поинтересовался, могу ли я за него заплатить, встал и ушел. Я наблюдал за ним, пока он не смешался с толпой, не влился в поток занятых людей, идущих каждый по своим делам. Может быть, в следующий раз он окажется у вас за спиной во время ланча, а вы его и не узнаете, или однажды ночью вы услышите его шаги за углом, но не поймете, что это прошел он. А то и посмотрите ему в лицо. Но оно уже слишком похоже на все остальные лица, а имени вы не спросите.
Я решил не возвращаться в Гриффит и забрал оттуда свой автоответчик и столовые приборы. Арендовал небольшой домик в Венеции, неподалеку от того места, где мы когда-то жили с Хеленой. Место приятное, и у меня теперь много бытовой техники; некоторая еще прихрамывает, а кухонный комбайн постоянно носит повязку. Иногда в ранние утренние часы я слышу, как они собираются на кухне и обсуждают свою победу. Дверь я теперь никогда не запираю. Уверен, что любой, кто попытается меня ограбить, натолкнется на такой решительный отпор, какого даже представить себе не может.
Перевез старье со склада и разложил коробки в гостиной. Но распаковывать пока не собираюсь. Не хочу испытывать судьбу. Впрочем, в пару коробок все-таки залез и обнаружил нечто странное. Нашел шкатулку с орнаментом, в которой должны были храниться цветные камешки, – но они все исчезли.
Хочется верить, что два из них ушли на Дека и Лору, один на Трэвиса, а два достались Хелене и мне.
Именно поэтому, хотя прошло уже три недели, я по-прежнему надеюсь снова увидеть Хелену. Наведя справки, я узнал, что с тем парнем, которого она называла, у нее ничего не было. Думаю, это была ложь в моих же интересах, некий защитный механизм, призванный облегчить наше воссоединение: она ведь даже притворилась, что звонит ему. Ей не удалось обмануть маму, хотя со мной это, похоже, полностью сработало.
Мне ее не хватает. Очень. Я не злюсь, не думаю о мести, не желаю переделать прошлое, – просто хочу ее увидеть. Я знаю, что она где-то там (или здесь?), среди патины. Уверен, в том месте время не играет особой роли, и она вернется ко мне, когда придет в порядок и будет готова. Порой я даже чувствую ее. Она играет со мной. Стоит там, докуда я никогда не достану. Но вот становится все ближе и ближе, накапливает импульс, чтобы освободить меня.
Завтра я соберу вещи и поеду в Баху. Поселюсь на «Вилле “Попугай”» и наберу на берегу много дров для костра, потом приму душ и отправлюсь в Энсенаду. Если выйду достаточно рано, окажусь там, когда туристы еще покупают циновки, браслеты и глиняные фигурки животных, а небо над заливом полно птиц, дерущихся за рыбьи потроха. Будет самое время часок погулять в лучах опалового солнца, сплавляющего берег и океан воедино.
Позже, когда начнут зажигаться фонари, а люди станут убывать, я, может, что-то почувствую и опять поверю в ночи, полные теней и отдаленных криков. И когда пойду вдоль темных витрин в сторону «Хуссонз», увижу тот угол, что всегда искал, поверну – а там она.
Джон Коннолли
Жнецы
ОТРЫВОК
Пролог
Все обменивается на огонь и огонь – на все, подобно тому как на золото – товары и на товары – золото.
Гераклит (ок. 535–475 г. до н.э.)
Иногда Луису снится Горящий Человек. Является он в самой глубине ночи, когда даже город словно впадает в дрему и звуки его угасают, снижаясь с симфонического крещендо до приглушенного ноктюрна. В такие моменты Луис даже не уверен, а спит ли он на самом деле, потому как ему кажется, что он, наоборот, просыпается – под медленное, едва слышное дыхание друга, спящего рядом на кровати. И с появлением Горящего Человека Луису чуется запах, знакомый и вместе с тем чуждый: смрад обугленного мяса, брошенного изгнивать; человеческого жира, жарко шипящего на открытом огне. Если это сон, то это сон пробуждения, что происходит с человеком на грани бытия и небытия, сознания и его отсутствия.
