…Сначала в класс один за другим заглянули ее ученики – Малек, Салех, Низами, Вугар. И пропали. Салех – сирота, живет с бабушкой, с Аханым-хала, полуслепой старушкой, которая печет лучший в Биласуваре хлеб, на то они с внуком и существуют.
За окном послышался гул, погромыхивание, за школьной оградой прошла толпа, вернулась, и она четко расслышала какой-то распев, отбиваемый ритмически: «…Ахсей… асей». Удар. «…Ахсей… асей». Удар.
И вдруг входят девочки. У них перепуганные лица. Вот Саймаз, в переводе имя ее значит «никого не признающая». Над ней шутили: «Кими саймырсан? – А кого ты не признаешь?» Она через несколько лет встретит ее в Баку, в университете, они обрадуются друг другу. Окажется, что Саймаз сменила имя на Солмаз, с дерзкого на драгоценное. Красавица с синими глазами и почти русыми волосами, толстая коса, но нерешительность, неловкая угловатость гасит всю красоту.
Саймаз поддержала новую учительницу перед своим восьмым классом. Она имела особенный авторитет, так как ее старшая сестра, Ирада, преподавала азербайджанский язык и литературу. Ирада – самая громкая во всей учительской, высокая, некрасивая, нескладная, острая на язык, как говорили, «гаясызка» – «скандалистка». Ирада тоже появилась в проеме двери, ее лицо разъято криком. Кривые зубы, дрожат гланды.
А вот Мелекя – «ангел», невысокая девочка с огромными глазами. Мелекя что-то пронзительно кричит, машет рукой, показывая на окно. И она никак не поймет, чего девочка хочет, почему ей надо вылезать в него.
Врывается толпа незнакомых мужчин, голых по пояс (в этих краях увидеть полуголого мужчину немыслимо!), волосатые их груди все в крестовых рубцах, кровь мелкими каплями и грязными подсохшими мазками. Один парень плачет, всё его лицо полно скорби. От запаха пота она сейчас потеряет сознание. На руках парней обрывки цепей, на таких по двору бегают собаки, на таких из тьмы местных бездонных колодцев спустя вечность поднимается дрожащее ведро с водой. Ей кажется, что всё это инсценировка, что ее куда-то зовут, на какое-то праздничное зрелище, где ей необходимо быть, чтобы избежать кровной обиды. Она спрашивает: «В чем дело?» И первая пощечина отрезвляет ее. Она бьет одному, другому указкой в кадык.
Через несколько минут толпа смыкается над ней и выволакивает на улицу. Ей кажется, что корова снова столкнула ее в канаву и теперь мужские руки вынимают ее на свет. Но кто тащит ее за волосы?! Почему ее бьют?
На улице толпа расступается, чтобы хорошенько ее разглядеть. Она вглядывается в толпу, щурит глаза, пытаясь отыскать свою хозяйку, попросить о помощи. Незнакомая женщина визжит:
– Чему она может научить наших детей?
7
И вдруг волна памяти оттянула ее в военное детство: лето, они гостят у бабушки, нобелевский поселок на берегу Каспия, коттеджи-«резерумы», стоящие на сваях у самого моря… Вкус жмыха во рту. Когда пролетали самолеты – свои или немецкие, дети прятались под стол, они всегда рады были куда-нибудь спрятаться; и еще отвратный вкус картошки, жаренной на тюленьем жиру – его вытапливали из выброшенных штормом ластоногих… Из игрушек главная – обожествленная трофейная кукла. Хозяйка ее была рангом ниже. Из забав – катались верхом на соседском борове Борьке, для которого после бури по берегу собирали рыбу (как он мучился ревмя, когда подыхал, отравившись снулым осетром…). Все дети были стрижены налысо из-за вшей, из одежды только трусы, всюду босиком; из сластей – разноцветный сладкий горошек, который выменивался на базаре. Ватаги детей летали там и здесь под строгим присмотром старших, десятилетних, указания предводителей выполнялись беспрекословно – купаться только у берега, капсюли не взрывать… Ежедневно ухаживали за больными: имелся набор домов, по которым они пробегались, спрашивая, не нужна ли помощь – прибраться, натаскать воды, сбегать за хлебом. Пол в бараках был из кира – смеси битума и песка, в школе вместо тетрадей писали на газетах, нарезали четвертинки. И всё время они с сестрой страстно ждали возвращения отца. Он строил фортификационные сооружения – ПВО и дзоты – на линии обороны от Моздока до Баку и бывал дома раз в месяц.
«“Резерум”, “резерум”, почему же так странно назывались те коттеджи… Наверное… Вот тебе и польза от английского на старости лет! Это же “Reserved Room” — гостевые домики для командировочных сотрудников “БраНобель”…»
Теперь она смотрит на кромку океанского прибоя, бегущего далеко внизу за обрывом, начинающимся почти от самой обочины, и не понимает, что в ней было тогда, что раздирало ее существо – страх, ненависть, боль? Почему не растворилось, не улетучилось ее тело? Да вроде ничего, вроде минуло – родила здоровых детей, счастлива семьей, непростой, но полномерной жизнью. Вот и эмиграцию как-то пережила.
Когда стояла в толпе на коленях, ее спасло то, что она вдруг увидела себя с высоты полета-падения, что ей только еще предстоит упасть в будущее, в эту чужеродную страшную толпу, – и она выдернула кольцо и застряла в воздухе…
8
Она зажимает уши, гневно пытается куда-то идти, ее вталкивают обратно в круг. Она вспоминает, как в детстве в Насосном ее забрасывали камнями мальчишки, как она всегда боялась этих камней и улучала момент, чтобы пробежать вдоль забора, когда мальчишки ее не видели, прежде выглядывала из калитки. Вот и сейчас в нее летят камни. Просить пощады? Она всматривается в лица. Там и тут видит отрешенные глаза ее учеников – детей, которые еще десять дней назад не давали ей ни минуты покоя на перемене своими вопросами.
Толпа снова взрывается женскими криками, гремят цепи. Толпа смыкается, как единый звериный организм. Но вдруг кто-то рассекает плотное кольцо. Бригадир Аскеров расталкивает людей, грубо, железно хватает ее за локоть. Ей не больно, хотя он, кажется, сломает ей сейчас руку.
Аскеров ведет ее к мечети, два квартала, три проулка. Толпа обрела направление энергии и стихла, тратя эту энергию на устремленность к цели. У мечети раздаются крики, что нельзя ее в мечеть. Тогда ее ставят на колени, толкают, она поднимается, ее снова толкают. Из толпы выламывается худющий, весь в крови, обезумевший парень, который плачет и время от времени протягивает окровавленные руки к толпе и, потрясая ими, выпучив глаза, что-то кричит. Затем он обнимает ее, вжимается в нее, начинает душить и вдруг отталкивает от себя. Она теперь вся в его крови, теплый клейкий запах, ее рвет.
Она безвольна. Рыдания уже перестали ее сотрясать, ноги подгибаются, и она садится на землю, поджимает ноги, закрывает голову руками. Толпа ревет и, кажется, вот-вот снова захватит ее своим водоворотом. Сомкнется над головой…
Аскеров садится рядом на корточки. С другой стороны ее приобнимает Саймаз. Они оба что-то шепчут ей. Она различает наконец, что говорит Аскеров: «Делай, как говорят, делай, пожалуйста, меня слушай. Повторяй за мной. Повторяй…» И она вдруг понимает и жадно кивает головой. Теперь она знает, чего от нее хотят. Она с готовностью встает на колени. Толпа стихает. Ей говорят, и она повторяет – сбивчиво, но потом громко, уже не перехватывая, не стуча зубами. Аскерова тащат, толкают, но он отбивается и выкрикивает:
