Королев решил идти на юг, ориентируясь по солнцу и невзирая на наличие дороги. Но дороги почти всюду были грунтовые, пыльные или непролазные в низинах, – они шли через поля, множась колеями, которые сходились, расходились, ответвлялись. Вдоль главных дорог, которые можно было отличить по наличию на них крупной щебенки, иногда встречались погнутые скорлупки автобусных остановок.
Ночевка в поле была курортом по сравнению с ночевкой в подъезде. Погоды стояли сухие, роса и зори побеждались костром и теплыми вещами. Выдавая Наде ватник, Вадя любил вспомнить присказку:
– Холодно не бывает, бывает мало одёжи.
Они шли с наслаждением.
Вверху через купол неба чертили пассажирские самолеты. Скорее всего, они шли вдоль воздушного коридора – воздушной дороги, которой пользовались самолеты при полете на юг. Днем самолеты летели часто – один примерно в пять – семь минут. Лежа навзничь, Королев не раз с замиранием сердца видел, как два матово сияющих самолета расходятся друг над другом. Он даже видел, как на многокилометровой высоте солнце иногда мигает в стекле кабины.
Надя собирала цветы, пробовала плести веночки, у нее не получалось. Не получалось и у Королева, когда он стал ей помогать. Венок всегда у него рассыпался, хоть и выглядел вполне крепким, свитым. Наконец Вадя взялся за дело – и у него получилось. Теперь Надя шла в венке и выглядела в нем по-дурацки. Королев иногда просил ее снять венок. Она его не слышала.
Поля давно не засеивались; заросшие по пояс, все они были покрыты кротовыми холмиками, хоть и мягкими, но создававшими неудобство для ходьбы. Кое-где попадались колоски. Но всё больше желтела сурепка.
Иногда Королев включал транзистор – одну из немногих нераспроданных вещей. В Москве у него была любимая радиостанция, которая ретранслировалась и на Калужскую область. Экономя батарейки, он слушал только одну песню и выключал приемник. Иногда чистая трансляция прерывалась радийным шумом. Скоро он заметил, что это случалось всегда, когда на подлете с юга появлялся самолет. Шум этот сопровождался переговорами командира лайнера с диспетчером. Бодрый голос обычно сообщал что-то в этом духе: «Доброе утро. 9600. Борт 408. Ухожу на Шереметьево». Голос диспетчера Королев не слышал. Так было идти веселее – видеть, как навстречу или вослед им продвигаются осиянные солнцем серебряные крестики самолетов, как они скользят в вышине над лугами, полями, рекой. «На Опалиху покороче будет», – видимо, парируя ремарку диспетчера, отвечал, вклиниваясь в песню, пилот…
Королев в самом деле думал податься в Палестину. Мысль об исходе растапливала вокруг него всё бытие – и он скользил в нем, словно раскаленное скоростью лезвие конька по льду прозрачности. Ему совершенно неясно было, как он сумеет это сделать, но точно знал, что сумеет. Иногда ему встревали в голову разные мысли – о дороге, о границах стран, о международном положении наконец. Но вскоре он отметал, деловито сдувал их, как столяр сметает стружки с верстака, чтобы не мешали разметке. Он точно знал: Бог помогает простакам. И потому пока только решил, что дойдет до Черного моря, до Крыма, – а там будет видно.
Вечерами Королев слушал короткие волны. Ему нравилось несколько станций, но «Голосу Китая» он внимал с особенным удовольствием. Он был очарован тембром дикторши – молодой китаянки, выговаривавшей слова очень чисто, но с неуловимым фонетическим шармом. Видимо, этот обворожительный эффект возникал от того, что некоторые слова из произносимого девушка не понимала. И от этой любовной отвлеченности Королев приходил в еще больший восторг. Он нежился в ее ласковом голосе – прием был четкий и ясный, только иногда его штриховали зарницы далекой грозы. Королев представлял себе Китай как потустороннюю цивилизацию. Теплое воодушевление мысленным простором и мощью этой страны овладевало его воображением. Китай округло тек перед ним, словно бы этакой Луной, на которой вдруг были открыты чернозем, пригодная атмосфера и уже выращены сады, выстроены города, космодромы. Он тщательно вслушивался в подробности экономического обоснования прокладки скоростной железнодорожной трассы Пекин – Шанхай, четырнадцать часов пути между которыми вскоре будут сокращены втрое…
CI
Всё лето они пропадали в полях, потихоньку смещаясь вдоль реки к Югу. На заливных угодьях еще встречалась сельскохозяйственная деятельность. Совхозы, будучи разорены, сдавали земли различным арендаторам. Ими, как правило, оказывались люди пришлые: азербайджанцы, вьетнамцы, корейцы. Местное население их не жаловало по всем статьям неприязни. Арендаторы нанимали бичей или просто малоимущих, согласных на любую работу. Селили их в полузаброшенные пионерские лагеря, кормили не ахти, обещали заплатить за работу ближе к осени, после реализации урожая.
За лето Вадя, Надя и Король побывали в трех таких колониях – «Факел», «Ветерок», «Энтузиаст». В первом же лагере Королева ограбили. Когда спал, попросту навалились четверо, пятый обыскал, снял из-под колена чересок, где были завернуты вырученные от продажи автомобиля деньги. Королев пыхтел и задыхался от боли в грудине, пока долговязый скуластый человек с веселыми глазами, ласково и четко, как доктор, шарил по его телу.
Вадя сидел в это время на соседней кровати, и по ровному его взгляду Королев понял, что сопротивление бесполезно.
Надя волновалась, стоя в ногах Королева и пытаясь заглянуть за спины сгрудившихся над ним людей. Она разводила руками, не зная, куда их приложить, что-то мычала, клокотала – и громко говорила, будто одергивая нападавших:
– Алло! Алло! Алло! Алло! Алло!..
В начале лета они были заняты на прополке, прореживании моркови, сборе укропа. Многокилометровые грядки уходили к горизонту. Горизонт лишь с востока прерывался валом зарослей, шедших вдоль берега реки. Большие, как дом, стеклянные улитки на рассвете выгрызали кружево в листах только завязавшейся капусты. На перекуре Вадя развлекался тем, что раскапывал гнезда полевых мышей, показывал Наде голеньких слепых мышат, тыкавшихся вокруг их взмокшей от ужаса мамаши. Надю мыши не интересовали. Вадя присыпал гнездо тщательно распушенной в ладонях землицей.
Жизнь в полях разнообразилась только неприятностями.
Вьетнамцы кормили их на полевом стане. Основным блюдом был свекольный кисель, почти не сладкий, и хлеб.
Мелкие, шустрые, как злые гномы, вьетнамцы всё время представлялись во всех делах скопом, этакой гроздью ртутных виноградин, совершенно недоступных благодаря тому, что ничего не понимали или прикидывались, что не понимают, что они неправы в своем наглом деле. От их гомона у Нади случался ступор, а у Королева приступом болела голова. Тогда он брал лопату и шел прокапывать оросительную канаву. Один Вадя относился к вьетнамцам со сдержанной прямотой. Однажды, когда вьетнамец на него отчего-то долго кричал, топал ножками и хлопал в ладоши, Вадя коротким замахом дал ему оплеуху. Вьетнамец отлетел, еще что-то побурчал – и больше к Ваде не приставал.
В июле капустное поле стало сохнуть от жары. Дней двадцать не было дождей. В воздухе повисла дымка гари, дошедшей с далеких торфяников.
