Макс посмотрел на вершину – почти вся она была сокрыта снежной мглой.
– Пойдем? – спросил Барни, кивнув вверх на помрачневший пик Чапаева.
– Я сегодня не ходок, башка раскалывается. Буду спускаться, – сказал Макс.
– А я сбегаю, пожалуй.
Макс стал кипятить чай. Пока возился с горелкой, Барни передумал:
– Там снегу намело, по целине я не решусь.
– Ну и правильно.
Барни прихватил с собой рюкзак Максима и на спуске снова скоро исчез из виду.
По пути Макса нагнал Белолобов, и они вместе не спеша спустились на базу.
В столовой послушать Белолобова собрались почти все обитатели лагеря.
Он дал отчет о попытке восхождения, подвел итог:
– Наверху погоду ловить надо. У кого терпеж есть – тот и в дамках.
В столовой, где прибавилось новых лиц – за время отсутствия Макса и Барни в лагерь были доставлены новые клиенты, – шумно обсуждался рассказ Белолобова. Сам герой внимательно поглощал третью порцию обеда. И потом долго сидел над чаем, давая отрывистые комментарии.
Макс и Барни тоже перекусили и выпили столько чаю с кизиловым вареньем, что осоловели и пришли в состояние распаренной дремоты.
До конца дня они занимались хозяйством – перебирали снаряжение, вещи, носили их в кухню, где развешивали на просушку, ибо к вечеру зарядил дождик.
Ночь прошла беспробудно – под шорох дождя Макса скосил глубокий сон, и Барни не помнил, как заснул.
Друзья проснулись и вышли в сырое туманное утро, умылись и плотно позавтракали. Поглощая яичницу, они рассматривали в столовой новоприбывших.
Внимание Макса привлек скуластый, с сердитым взглядом, массивным подбородком и твердыми губами человек, который вчера внимательно слушал Белолобова, но не задал ему ни одного вопроса. На рукаве его штормовки красовалась эмблема с изображением трех горных пиков – символика какого-то особенного восхождения, некоего альпинистского достижения. Вместе с ним сейчас сидел его напарник – индус с чутким миловидным лицом. Изредка они о чем-то переговаривались.
За завтраком среди новеньких оказались швейцарцы. Главным у них был внушительных габаритов бородач, не снимавший неопреновой шапочки с наушниками. Отставив тарелки, он достал кофр со спутниковым телефоном и позволил двоим из его группы позвонить родным.
Пополудни повалил снег, а к ужину вдруг небо расчистилось целиком, и крупные сочные созвездия обступили исполинскую вершину Хан-Тенгри. Барни в бинокль высматривал Туманность Андромеды. Морозный космос опустился на лагерь.
Следующий день был отведен для отдыха. Утром проводили швейцарцев на пик Чапаева. Погода стояла ясная – ни облачка. Казалось, что и наверху тоже ясно. Однако Белолобов, выйдя из столовой и запрокинув голову, сказал:
– Вон видишь, видишь – кудрявится над седловиной? Отсюда кажется, что штиль, а там с ног валит. На Хане своя погода.
У Барни развилась странная слабость, иногда подкашивались ноги. Максим тоже не мог похвастаться хорошим самочувствием – два раза начиналось головокружение и возникло беспричинное беспокойство. На ровном месте он испытывал внутреннюю дрожь, переходившую в рвотные позывы. Сходили в санчасть.
Доктор объяснил, что у каждого организма свои способности к акклиматизации.
Барни к вечеру разошелся. Назавтра он все-таки собирался идти на гору.
Макс спросил:
– Ты уверен, что справишься с высотой?
– Посмотрим.
– Ты как хочешь, а я останусь внизу еще на день.
– Брат, мне не сидится. Еще день я не вытерплю, – сказал Барни и, подумав, нерешительно добавил: – Брат, давай разделимся. Как ты к этому отнесешься?
– Я против, – покачал Макс головой. – Ты лучше меня лазаешь, ты в отличной форме, но поодиночке шастать по горам не годится.
Барни снова задумался.
– Согласен. А мы потом на озеро Мерцбахера сходим? По Алма-Ате потом погуляем?
– Сходим на озеро, конечно. И в городе погуляем. Еще как погуляем, – обрадовался Максим.
Он целиком подчинился самочувствию и пожалел, что отказал Барни. По горам тот ходил превосходно, и к тому же на маршруте уже были поставлены два лагеря. Все шансы у Барни имелись, уверен был Макс. А вот сам он уже чувствовал себя зыбко. Он никак не мог справиться с беспричинной тревогой.
Следующий день был посвящен сборам. Отбирались продукты, пополнялись запасы газа. Погода стояла переменчивая – то прояснялось, то набегала туча, из которой горстями порывистым ветром вышвыривался снег.
К ужину спустились швейцарцы. Погода их на горе не порадовала, и они повернули назад из-под пика Чапаева. Усталые и неразговорчивые, они скупо делились впечатлениями.
Закат освещал полное быстротекущих облаков небо. Живая картина света, тени и заревых форм проносилась над головой, окрашивала ледник, ложилась на склоны.
Ночь прошла бессонно.
Барни проснулся, долго ворочался и постанывал от удовольствия. Наконец, он выполз из спальника.
– Брат, – сказал дрожащим голосом Макс, – я не смогу пойти на гору.
Барни заспанно посмотрел на Макса, ничего не ответил и высунулся наружу. Набрал в горсть снега и умылся.
– Что случилось? – спросил Барни.
– Я боюсь, – сказал Макс. – Меня трясет всего. Чего-то боюсь. Наверное, горы боюсь.
– Но ты меня отпустишь? – Барни снова залез в палатку и стал запаковывать рюкзак.
– Иди. Что я могу с тобой поделать? Иди, – согласился Макс.
Макс очень хотел выйти на гору. Но странный, неотвязный, мелкий, дребезжащий страх, который всё тело превращал в дрожащую струну, не пускал его дальше лагеря.
Он помог Барни упаковаться, проводил его до морены и вернулся в палатку.
Есть не хотелось. Он вспоминал Вику. Ему казалось, будто она лежит на нем и перышком, которое они подобрали у соколиного гнезда на скалах над Берриессой, водит по его губам.
Выйдя из столовой, Макс отправился в санчасть, где спросил успокоительного. Доктор отсыпал ему из пластикового пакета горсть сухих корней валерианы, объяснил, как заваривать, и рекомендовал прихлебывать настой в течение дня.
Чтобы как-то успокоиться, Макс вышагивал по лагерю. Время от времени дрожь спадала, и тогда он мог оглядеться. Даже сквозь страх до его сознания пробивалась могучая красота гор: неподвижно бурлящие навалы ледника и снежно-ледовые стены. Макс проклинал эту затею, ему страстно хотелось вырваться отсюда, из объятий непонятного страха, ему хотелось увидеть мать. Он чувствовал раскаяние и жалость. Впервые во взрослой жизни ему хотелось обнять ее. Он сел на теплый, набравший солнца камень. Посмотрел наверх. Там, где-то далеко-далеко на склоне выпрямляется Барни и получает в грудь тяжкий удар порыва ветра со снегом; отшатнувшись, склоняется снова и продолжает свой муравьиный подъем. Гора Максиму показалась в этот момент математикой – ее частью, одной из вершин, – и ему стало еще страшней оттого, что он там побывал, на вершине. Этот страх задним числом придавил Макса, ему стало совсем не по себе.
