Он смотрел на звезды и видел спутник. Яркий, крупнее Венеры, он быстро карабкался по небосводу. Возможно, это космическая станция.
Макс заснул – и перед рассветом ему приснилось, что его разбудил отец. Но это был полицейский. Он слепил фонарем. Левой рукой больно сжимал плечо. Максим поднял голову. Угли от костра всё еще дымились. Вдалеке спали два бомжа. Они огородились от ветра заваленными набок колясками с коробками и мешками.
Полицейский ушел.
Океан за ночь стих.
Пасмурно. Пепельные волны теплеют от невидимого рассвета.
Чайка зависла вверху, примериваясь к объедкам, разбросанным вокруг кострища.
Он видел, как дрожит перо, выпавшее из строя.
Сын еврейки и правнук сподвижника барона Унгерна – иркутского казака, предводителя белого переворота в Приморье 1921 года, – Барни был захвачен идеей Кестлера о происхождении казачества от воинственных хазар, козар, которые исповедовали иудейскую веру. Везде и всюду Барни таскал с собой каталог казачьих полков, увлекался историей жидовствующих среди казаков, объяснял, откуда пошли фамилии Мелехов, Евреинов, Казацкер; везде и всюду, где только можно было, он развешивал репродукции знамен, форм, оружия, сцен из воинской жизни терских, кубанских, донских казаков и картину Ильи Репина «Запорожские казаки пишут письмо турецкому султану».
Кроме того, Барни был поглощен поисками русского наследия в Калифорнии. Результатами своих изысканий он фонтанировал перед Максом, так как только недавно и только в нем он обрел благодарного слушателя. Барни настаивал на стройности связей Сан-Франциско с русским наследием. Концепция его была заковыриста, местами изящна, местами натянута. Он нешуточно изучал русский язык и знал наизусть половину «Евгения Онегина» и четверть «Пиковой дамы». (Барни был игрок и регулярно, раз в два месяца, ездил в Неваду, в Рино, где проигрывал отложенные пятьсот долларов. Максим поехал с ним однажды, но раз и навсегда утомился видением ада – грохотом и звоном одноруких бандитов, вилянием задов смугло-голоногих увядших официанток, разносящих выпивку, сумраком спортбаров и зеленых суконных пятен покерных баталий.) Акцент у Барни был ужасный, и Максим предпочитал говорить с ним на английском. Барни понимал это, но всякий раз варварски врывался в русский язык – поупражняться, переспрашивал ударения и просил по нескольку раз произносить трудные слова «велосипед», «картонка», «портсигар», «делопроизводитель». Постепенно Максим стал вслушиваться в его соображения, и вот какое у него по крупицам сформировалось понимание.
Сан-Франциско – город-символ, который с острой парадоксальностью – исторически, литературно, географически, геологически и даже экономически – вместил в себя бо́льшую часть той палитры страстей, что управляют взрывными смыслами «Пиковой дамы». Красивый город был основан, подобно Содому, на складке тектонических плит, наползающих друг на друга. Город расцвел только благодаря золоту и океанскому порту. Он не раз сгорал и восставал из пепла, не раз был сокрушен мощными землетрясениями. Впоследствии город перенес законы «золотой лихорадки» – идеалы мгновенной наживы – почти на все аспекты жизни, позволяя подрядчикам обогащаться на угнетении нелегальных китайских эмигрантов. К тому же этот город заложил в Силиконовой долине основу «нового Клондайка», всей информационной индустрии мира.
Дома в нем возводятся из особенно легких строительных материалов, чтобы облегчить работы по спасению из завалов. А жители его снова и снова бравируют упоением жизнью на краю, услышав в новостях, что после очередного землетрясения, потрясшего округу, горы неподалеку выросли на целый фут.
Обоснование своим бредням Барни строил, начиная от указа Павла I, изданного в июле 1799 года. Согласно оному, из нескольких частных русских купеческих компаний образовалась «Российско-американская компания», следующие полвека планомерно истреблявшая морских котиков от Аляски до Калифорнии. Владельцами акций компании оказались многие декабристы. Стотысячный пай компании имел – и был правителем ее канцелярии – Кондратий Рылеев. О главе Южного общества Пестеле на этот счет Барни ничего не было известно, зато он знал, что Пушкин рассматривал Пестеля в качестве протагониста главного героя «Пиковой дамы».
Что касается Калифорнии, то в 1812 году, после того как близ Сиэтла поголовье котиков снизилось в три раза, недалеко от Сан-Франциско (бывшем еще недавно мексиканской деревушкой Йерба Буэна) «Российско-американская компания» основала Форт-Росс и населила его обширной русской колонией. Стены форта были возведены из секвойи, а бойницы оснащены пушками, которые не так давно били по Наполеону-Пестелю-Германну (эти три образа для Барни слились в один) на поле Бородинского сражения. Теперь они были направлены на беспокойных индейцев, как пушки Белогорской крепости – на разъезды полудиких башкир.
Ко времени завершения «Пиковой дамы» промысел котика, обеспечивающий Форту государственное содержание, пришел в упадок. Через семь лет «Российско-американская компания» прекратила свое существование, а Форт был продан за 47 тысяч пиастров («Первая ставка Германна!» – восклицал Барни) Дж. Саттеру.
Но и это бы ничего, однако еще через семь лет ровно в день смерти Пушкина и одиннадцать лет по прошествии – 29 января 1848 года – в Калифорнии на берегу Американской речки у места впадения в нее ручья Славянки (ныне Russian River) и в долине реки Сакраменто близ лесопилки того самого Саттера был найден первый самородок золота. В свое время до этого места – до первой золотой жилы – русский разведывательный отряд из Форта не дошел семь верст, свернул лагерь у Чесны и отправился восвояси (Барни говорил зловещим шепотом, ожесточенно замешивая тесто). И стоит еще вспомнить, что позже самая крупная вспышка золотой лихорадки произошла на Клондайке в 1896 году. И вновь мы сосчитаем: 1896 = 1849 + 47 (снова первая ставка) => 4 + 7 = 11. Таким образом, в качестве финала имеем 11. Туз. То есть – Капитал.
Максим не был способен запомнить подробности, но целостная объемная картина представлений Барни вырисовывалась. И вдруг однажды, когда он вышел на Geary и увидел русский православный собор – ровный, как строгий цветок, белокаменный, пропорциями схожий с его любимым Дмитриевским собором во Владимире, – он сразу свыкся с мыслью, что Барни прав, нагружая Калифорнию русскими смыслами, населяя здешнее пространство «Пиковой дамой», западной страстью Германна, взвинченной русским произволом… Тогда он всё чаще стал погружаться в смыслы, питаемые сторонним воображением. Одна из граней этого художественного объема содержала следующую картину.
Северо-западная оконечность полуострова, образованного заливом Золотой Рог. В преддверии XX века Джек Лондон, глядя из окна своего кабинета на сивые воды, вдали рассекаемые парусником, вблизи взбаламученные паромной переправой и каботажем у Эмбаркадеро, всматриваясь поверх высокого берега Сосалито в дымку, перисто осевшую над зарослями зачесанных бризом пиний, перелагал в рассказ из отчета русского горного инженера Дорошина вот такое описание: «Все бросали свои обычные занятия и шли за золотом. Чиновники правительства, волонтеры, пришедшие для завоевания Калифорнии, оставляли свои места. Офицеры, которые ожидали заключения мира с Мексикой, оставались одни, без прислуги, и губернатор Монтеррея, полковник волонтеров Меси, в свою очередь, исполнял обязанности артельного повара. Купеческие суда, пришедшие в порт Сан-Франциско, были оставляемы командой… Строгая дисциплина военных судов не в силах была удержать матросов от бегства. Только что родившиеся поселения опустели, и посевы хлеба, которые поднялись в этот год замечательно хорошо, гибли по недостатку рук… К концу 1848 года население Калифорнии выросло втрое. А в 1849 году, как и полагается, оно было усемерено. То же произошло и с ее капиталом».
