Отлитый воск старуха дала мне в руки: «Вот твой испуг». Я не был уверен, что хочу взять в руки фигурку того несчастного человека. Но взял.
– Вот, посмотри. Это он тебя так испугал.
Голый, заглаженный и искореженный человек лежал у меня в пальцах. Я ничего еще о нем не знал.
– А кто он?
– Человек. Мусульманин, – ответила старуха. – Теперь ты не будешь его бояться.
Я взял его с собой и долго носил в кармане, сделал ему одежду из листьев, связанных ниткой. Долго он был маркитантом у моих оловянных пехотинцев. Но когда я попробовал подогнуть ему руку, чтобы вставить спичку с клочком конфетного знамени, и сломал, пришлось на костерке из щепок расплавить его в баночке из-под гуталина.
Я до сих пор никому не рассказывал об этом случае. Хашем выслушал меня, как всегда покуривая в кулак. Надо было знать его так, как знал я, чтобы догадаться, что на самом деле он думает о сказанном. Хашем никогда не транжирил мысль на эмоции. Он слушал меня, умно глядя исподлобья, улыбка проступала на засиненных щетиной губах.
– Да, шахсей-вахсей, важное дело, – подтвердил Хашем и развел руками. – Имаму Хусейну были нанесены тридцать три колотые и тридцать четыре резаные раны. «Шах Хусейн! Вах, Хусейн!» – «Царь Хусейн! Ах, Хусейн!» – кричат люди, бичуют себя, хоть это и запрещено в общем-то. Грешно: самоистязание, почти самоубийство… Но что поделать с честным рвением?
– Так что тот остров? – очнулся я от страшного воспоминания.
– Ну да, – оживился Хашем. – Ашур-Аде – остров в юго-восточной части Каспия, в Астрабадском заливе. С виду ничего особенного – «высокая мель», песчаная полоса длиной чуть больше километра и шириной метров шестьсот, густо поросшая гребенщиком. Необитаемый до середины XIX века, когда была основана станция Каспийской флотилии для надзора за туркменами-пиратами, остров после революции был Россией утрачен, запустел, задичал, развалины церкви, домов и амбаров занесло песком. Единственный объект, выделяющийся на горизонте, – руины метеостанции. Ашур-Аде замечателен тем, что он был самой теплой точкой во всей Российской империи. Средняя температура января – семь градусов по Цельсию!
Нравы туркменов всегда были нешуточными, но в отсталые голодные времена они отличались особенной хищностью: если человек в пустыне не способен кормиться землей, то он кормится другим человеком. Шедшее без конвоя коммерческое судно, сев на мель близ устья Атрека, рисковало подвергнуться нашествию туземных лодок, дымящихся еще со взморья белыми пороховыми облаками, из которых хлопают выстрелы. Снимались паруса, корабельное имущество, товары вывозились вместе с уцелевшими при абордаже пассажирами и командой. От тысячи до пяти золотом, согласно чину, требовали аксакалы по выкупам, соглашаясь про себя и на сотню: да и червонец золотом переполнял халвой воображение собратьев Аримана, грозы Хорасана. Кормили пленников сушеной рыбой, многие мерли, но больше от страха, чем от тухлой воды из засоленных колодцев или болотного воздуха, в котором была разлита лихорадка. Однако с ашур-адейского рейда вскоре выходил бриг «Мангышлак», или бот «Муравей», или военный пароход «Волга» с десантом, сжигавшим на своем пути аулы, оставленные сбежавшими в пустыню туркменами (в пустыне легко поставить и легко убрать жилища, время от времени туркмены их сами сжигают из соображений дезинфекции, песок скоро занесет дувалы без следа, спасшиеся блохи переселятся на землероек и сусликов). При благополучном исходе операции пленники уже через неделю, вкушая благорастворенный воздух Баку, протяжно чистый – не напиться, как и шолларской горной водой, – приходили в чувство, и пережитое смертельное приключение им виделось, будто иллюстрация сквозь папиросную бумагу. (Только шолларскую воду пили на Артеме, когда уже в Баку далеко не во всех районах она была; до 1962 года ее привозили на остров водовозным кораблем, после шла из труб; не знал я тогда, что всякая иная вода, которая мне достанется потом на чужбине, окажется чем угодно, но только не подобной шолларской росе. Вот еще отчего детство так чисто, не только потому, что – пусто.)
3
– Я хочу найти рай, – говорит Хашем. – Я хочу определить его составляющие, я хочу понять, в чем суть праведности и наслажденья. Я составил каталог представлений о рае. Как его понимают в тех или иных верованиях. И скажу тебе, что это убогое зрелище. Представление человечества о рае – еще ничтожнее, чем представление об аде, которого нет.
– А что есть?.. – удивился я. – Как это без ада?
– Есть геенна, в которой душа человека либо уничтожается, если он страшный грешник, либо в течение какого-то времени претерпевает исправительные процедуры, чтобы позже быть помещенной на соответствующий уровень, которого она достигла в результате своего развития.
– А что? Справедливо, мне кажется, – согласился я.
– Вопрос с раем не решен. Может ли сознание быть раем? Или рай – это только для тела? Или рай – это воссоединение со своей чистой душой, обретение души как возлюбленной? И что дальше – после обретения рая, как быть с привычкой, ведь человек всегда требует обновления. Следовательно, рай – это созидание, но может ли созидание быть вечным? Нет наслаждения от созидания без разрушения, без спада, как и нет наслаждения от счастья без горя. Нет праведника без падения, и чем выше карабкаешься, тем страшнее, тем больнее падать. Рай – это чистая жизнь в сотворчестве с совестью, умом, телом, руками. То есть земная жизнь и есть тот рай и тот ад, которые грезятся. Следовательно, планета – по такой простой мысли – будет разделена территориально. Рай – станет чем-то вроде Америки, куда грешники будут стремиться из ада всеми силами, правдами и неправдами, как стремятся в Штаты бедные люди из стран третьего мира. Как нищие на панели торгуют нашим милосердием, так и все концессии расторговывают идею рая. Необходимо прекратить эту торговлю. Необходимо обрести иное понимание рая – а именно: понимание его как служения Всевышнему, трудового, творческого, непрерывного развития сознания, знаний, раскрытие величия Его творения. Не является ли проблема того зла, той недоброты, которая распространяется от полюсов воздаяния и наказания, всеобщей проблемой религии, этаким бронзовым векселем, с помощью которого она вербует своих подданных, на деле же у нее, религии, нет реальных средств оплатить их усердие. Давай я тебе докажу. Хочешь? Ну вот ты спас душу, что дальше? Что ты будешь делать со спасенной душой? Куда пойдешь? Какого состояния благости она достигнет и сколько она в нем продержится?
Тут я развел руками.
– …И только не надо говорить, что пути и способы Господа нам неизвестны, – сказал Хашем, отмахнувшись от Аббаса, который пришел нас звать пить чай. – Господь не настолько высокомерен, чтобы потчевать своих детей нелепостями. Ну вот, допустим, самое страшное, но всё равно давай представим, давай дадим упражнение сердечной мышце: у матери умер ребенок, что делать? Как жить? Она не хочет ничего, кроме смерти. И Господь воскрешает ребенка. И мать, вся в слезах счастья, благодарит Господа. И что? Это и есть рай? Да – несмотря на то что потом этот вымоленный ребенок вырастет во взрослого человека, с которым у матери могут быть не самые простые отношения, этот ребенок может хамить, игнорировать, не приезжать месяцами и творить прочую бесчувственность. И это всё равно для матери рай, хоть он ничем уже не отличается от простой жизни… Простой, незамысловатой, как восход солнца, но полной. Понимаешь? Но не бывает полной жизни без воскресения. Притом что привычка к смерти – самое безнравственное, что может дать нам цивилизация… Вот здесь – да, я должен допустить необыкновенность. Без воскрешения нет дороги. Воскрешение мертвых – вот конечная задача цивилизации. В эту задачу входит всё – и развитие человека, и развитие природы. Воскрешение мертвых должно стать венцом сообщества людей, подлинным венцом Творения. И как раз здесь наука обязана стать вожаком цивилизации, понимаешь? Нравственно чистая область должна открыть, распространить свое действие. Я уверен, что мессия будет куда большим специалистом в научных областях, чем в пыльной теологии…
