…Кличка Александра Васильевича Столярова – Сикх – возникла после его рассказа о приключениях батальона сикхов в Баку в 1919 году, когда эсеры призвали на помощь англичан.
Что значит быть Столяровым, судовым механиком по профессии, действительным членом Географического общества СССР по званию и профессиональным путешественником по призванию?
Быть одержимым трансокеаническим плаванием и всю жизнь посвятить подготовке к нему. Весну и лето руководить кружком мореходов, проводить с подростками время в походах и экспедициях, а зимой пропасть в штормующем море на двадцать – больше суток. Пятьдесят раз переплыть кипящий ледяной котел Каспия вдоль и поперек. В одиночном плавании метаться по периметру и челночными бросками, без захода в порт. Несколько раз лишаться хода: все паруса разорваны в клочья, снасти оборваны, обломана мачта.
Быть пораженным в юности известием о кругосветном плавании Марселя Бардьо, отныне погрузиться в историю одиночных транс-океанских плаваний, выучить наизусть книгу Джошуа Слокама «Один под парусом вокруг света», быть пораженным наповал мечтой о кругосветке. Похоронить жену, посвятить себя воспитанию сына и дочери и только к сорока годам получить возможность начать строительство яхты. Два года переделывать списанный вельбот и на нем – впервые в истории Каспия – отправиться осенью в одиночное плавание по маршруту Баку – Махачкала – Баутино – Шевченко – Красноводск – Баку. Через три года зимой пересечь Каспий по меридиану. Еще через десять лет, поняв, что страна обрушилась вместе со своим мифом-колоссом и во мгновение ока миллионы людей стали бездомными, решить, что его дом – Мировой океан, и 7 июля 1992 года отправиться на шестнадцатифутовой яхте «Лена» в свое первое одиночное кругосветное плавание. Дойти до Астрахани, подняться под мотором по Волге, по Волго-Донскому каналу и спуститься Доном в Азовское море, дальше – в Черное. Через месяц прибыть в Новороссийск и ожидать загранпаспорта, голодать, продавать снаряжение для закупки тушенки, дожидаться подаяния от мифических спонсоров и принимать подарки от моряков. Наконец выйти в зимний шторм и под Анапой лишиться половины мачты. Еле-еле дойти до Феодосии, встать на ремонт, но быть обруганным и выдворенным начальником порта. Снова уйти в шторм, чтобы передохнуть в Ялте и встать чиниться в Севастополе. И только в августе достичь Канарских островов. (Запись в дневнике: «Осип Мандельштам в своей прозе очень хвалил начальника Феодосийского порта, друга Максимилиана Волошина. Писал, что задушевный был человек, позволял поэту жить в его кабинете с видом на рейд. Мой случай утверждает о начальнике этого порта совершенно обратное. Видите ли, он принял меня за участника буржуазных крысиных бегов».)
Пойти на Барбадос, вдоль Малых Антильских островов, достичь Пуэрто-Рико и встретить новый, 1994 год в Сан-Хуане. Выйти из Бальбоа, пройти Галапагосские острова, осенью прибыть в Брисбен. Рождество встретить в Кернсе и сразу пойти на Дарвин, оттуда на Кокосовые острова, на архипелаг Чагос, Сейшелы и Джибути. Вблизи берегов Сомали быть ограбленным и чудом избежать расстрельной участи: спасло то, что Сикх – русский (единственная выгода перед англосаксами проявляется в лапах пиратов), плюс один из пиратов убедил товарищей беречь патроны. Еле-еле, почти без воды, дойти до Джибути, где отмокать до отбытия на Ассаб и Массауа. От Суэца взять курс на Лимассол и Афины. У острова Лерос ночью попасть под шквальный шторм и всю ночь жечь фальшфейера и пускать сигнальные ракеты, чтобы кто-то заметил и спас от выноса на камни: якоря держали плохо. На рассвете быть отбуксированным рыбачьим баркасом в открытое море. И, наконец, через несколько дней в Эгейском море у мыса Сунион пересечь собственный курс, проложенный здесь три года назад. (Запись в дневнике: «Без соучастия Бога и помощи яхтсменов путешествие мое было бы невозможно. Верно сказано в Книге Ионы: моряки – самый набожный народ».)
Через четыре года, найдя себя на суше в полном одиночестве посреди опустевшего города (дети создали семьи, родили ему внуков и давно переехали в Россию), отправиться в следующую кругосветку, но теперь на совсем крохотной, десятифутовой лодке.
Стать морским бродягой, мировым скитальцем, Ионой, не бояться волн-гор, но поразиться встрече с левиафаном, китом, чей хвост, превосходящий в ширину длину лодки, гулял несколько часов вокруг да около. Плыть посреди Тихого океана, петь казачьи песни и читать во весь голос стихи Маяковского. И Хлебникова, которого полюбил через одного своего ученика.
И больше не возвращаться, окончательно переселиться в порты мира, в Мировой океан. Полюбить Таити. Полюбить берега Греции.
Погибнуть близ Неаполя – во время шторма получить травму головы, потерять сознание: единственный раз не привязаться, пренебречь страховкой, ни разу не понадобившейся ему за четыре десятилетия плаваний.
Вслед за яхтой быть выброшенным на италийский пляж, быть обысканным карабинерами: синеглазый, рослый, с серебряной бородой, крупные черты лица; на лодке личные вещи, вахтенный журнал с записями о путешествии и список русских имен.
Полицейские докладывают: «…тело бородатого человека лет пятидесяти, смерть наступила от черепно-мозговой травмы».
Так Столярову моря скостили года – путешествия в счет жизни не идут, верно.
Столяров был гимном Каспию, океану, стихии. Он нешуточно увлекался мугамом. Утверждал, что ядро клетки живого организма издает акустические волны, которые напоминают великий мугам «Баяты Шираз». Он сам клеил и выделывал кяманчи, вязал струны. Еще в юности он сформулировал свою идею Каспийской Атлантиды. На основании исследования исторических уровней Каспия Столяров делал вывод о существовании затопленных городов на направлении северной ветви Великого шелкового пути, обрубленной в XIV столетии Тамерланом. Теорию свою он изложил в письме великому норвежцу. С тех пор завязалась их дружба, Столяров писал отчеты Туру, прежде зачитывая их на собрании кружка. Однажды он получил от Хейердала приглашение принять участие в очередной экспедиции. Хейердал собирался на нескольких парусных пирогах безостановочно оплыть вокруг Австралии.
…Я держал в руках стопку открыток, отправленных из множества портовых городов мира, перебирал их, рассматривал, слушал рассказ Хашема о последних путешествиях Столярова, о свершившихся его кругосветках – и думал, что детство кануло не напрасно, раз одной из главных его фигур был такой человек, как Столяров. Мысль о том, что, пока я торчал по буровым, пока мотался по свету и транжирил клетки мозга и душу, Столяров восходил в зенит в самом сердце морей, – отогревала меня и награждала сиянием истины.
– Сикх сделал то, что хотел, – заключил Хашем. – И он ушел. Жаль, берег оказался близко.
4
Хашем, отравленный архивом Абиха, по вечерам, при свете керосинки, горящей на кордоне Святого Камня, по листочку показывал мне черновики Хлебникова и зачитывал свои комментарии к ним.
Я засыпал в странном волнении, пытаясь представить себе, что мне надо было бы предпринять со своей душой, чтобы помыслить хотя бы одну мысль Поэта.
Утром после линейки к Хашему подходили люди, он объяснял им, какие работы нужно провести сегодня в заповеднике, то и дело зачем-то хватал с земли горсть пыли, перетирал ее в ладонях, пока говорил, выжимал из кулака, наконец, отряхивал одну руку о другую. И снова хватал горсть пыли, если егерь переспрашивал или требовал уточнений. Иногда Хашем отправлялся вместе с егерями, брал меня, объяснял кое-что по ходу: большинство персонала этим летом регулярно было занято на прочистке канала, который питал озеро, находившееся в глубине заповедника, место многих научных экспериментов.
