Я даже представлял себе ее, слышал ее голос и немного жалел, впрочем, не слишком сильно. Это не мешало мне оставаться здесь, плавать на легких досках при тихом ветерке солнечным утром, которое наполняло меня счастьем, настоящим счастьем… Счастье сияло на моем лице, оно вошло в мое тело, проникло в кровь, захватило душу. Впрочем, я не знал, что такое душа. В моем возрасте о душе мало что известно. Но я чувствовал, как радость жизни распирала меня, и я говорил себе: «Паскалé, это в тебе от удовольствия шевелится ангел Господень. Обращайся с ним хорошо».
Я и обращался с ним хорошо, но немного фамильярно.
В первый наш день мы с Гатцо много работали. Первым делом сменили стоянку.
— Здесь слишком открытое место, если кто-нибудь проплывет мимо, нас заметят, — разумно объяснил Гатцо. — Надо перебираться.
Несколько взмахов весел — и вот мы вплотную у зарослей камыша.
Якорь бросили между тремя заросшими островками. Один из них едва выступал из воды, но земля из высохшего ила была достаточно твердой.
На острове росла высокая трава, несколько кустов, а на берегах — очень красивые заросли щитолистника.
— Тут будет очаг, — решил Гатцо. — Сухих веток много. Выроем его тут.
И мы вырыли ямку для очага. Гатцо нашел две большие плоские гальки. Мы собрали кучу хвороста.
— А теперь будем ловить наш обед, — скомандовал Гатцо и вооружился двумя удочками.
Я был новичком в искусстве рыбной ловли. Он меня научил.
Сам он уселся на корточки на носу лодки и велел мне:
— Смотри, делай, как я, и молчи.
Две удочки лениво блуждали, неподвижный поплавок торчал в чистой темной воде.
Все замерло. Ни шороха в камышах. Ни единого плеска воды. Только бесплотная розово-золотая бабочка порхала над дремлющей прозрачной поверхностью. Иногда она слегка касалась воды. Быть может, пила?.. Тень от камышей и ив смягчала свет, струившийся на наше укрытие; и все вокруг него трепетало переливами света и тени над таинственной водной поверхностью. Быть может, невидимое водяное царство было необитаемо под сине-зелеными бликами. Я был склонен в это поверить. Однако иногда казалось, будто в подводном полумраке проскальзывала быстро исчезающая серебряная тень. И тогда несколько пузырьков воздуха, оторвавшись от водорослей, поднимались вверх.
Гатцо поймал четыре корюшки и щитовку. Я — одного гольяна.
С той поры у нас началась захватывающе интересная жизнь. Наше пропитание зависело только от нас самих. И какое пропитание! Не обычные купленные продукты, приготовленные и поданные кем-то другим, а наша собственная пища: пойманная нами рыба, которую надо самим почистить, приправить и испечь.
К тому же тайные свойства такой пищи придают тому, кто ее вкушает, чудодейственную силу. Через еду жизнь соединяется с природой. Поэтому между нами и стихиями вскоре установилась удивительная связь. Воду, землю, огонь и небо мы как будто открыли заново.
Вода стала нашей естественной «землей»: мы жили на воде; она давала нам жизнь.
Земля была почти невидима, но она держала реку в своих мощных объятиях.
Небо. В небе ветры, птицы, насекомые.
В небе легкие облака. Оно бывает ясным и грозовым. В небе живут свет и тени. В небе появляются предзнаменования.
Наконец, огонь. Без огня еда невкусная. Огонь греет и успокаивает. Он одушевляет стоянку. Без огня у стоянки нет души, нет смысла. Без него она теряет свое очарование. Без горячей еды, без беседы у огня, без досуга между отрезками пути, без мечтаний и без сна под его защитой — без всего этого стоянка не может быть настоящей.
До этого я не знал, что такое настоящая стихия огня на природе. Я видел только прирученный огонь в печном плену. Там от жалкой спички рождается послушный огонь, ему не позволено разбушеваться. Его то усмиряют, то гасят, то воскрешают — одним словом, его унижают. Он существует только для пользы. И если бы можно было без него приготовить еду или согреться, люди бы без него обошлись. Но здесь, на ветру среди камышей и ив, горел настоящий, древний огонь первобытных стоянок.
Такой огонь зажечь нелегко.
В лодке нашлось огниво. Ноне было трута. Гатцо скрутил жгут из сухой рогозы, и наконец наше терпение было вознаграждено: в жгут попала искра, мы дунули на нее сверху.
У нас забилось сердце. Огонь был нам нужен. Мы решили, что без огня жить невозможно.
Когда жгут заискрился, огонь перекинулся на сухую траву. Помещенный в яму с ветками, он постепенно разгорелся. Потом прогорел и получились угли. Печь была готова. Когда камни раскалились, мы положили на них рыбу, загодя нафаршировав и обложив ее укропом. Рыба потрескивала на огне. Это был самый вкусный обед в моей жизни. Приятно пахло дымком, укропом и свежим маслом. Выпив воды и крепкого кофе с печеньем, мы легли и заснули.
Об огне мы позаботились, спрятав его в лунке под толстым слоем пепла. Он был защищен, тихо тлел и вскоре стал невидим. Это был зародыш огня, скрытый в глине. Огонь тлел до вечера, пока мы его не раздували. Время от времени он выпускал тонкую струю дыма, и запах теплого пепла разносился в камышах, скрывавших наш лагерь.
С самого первого дня мы ломали голову, как бы скрыть дым. Ибо земля была близко и полна угроз. Заросли нашего острова, конечно, нас хорошо скрывали, но костер дымился и каждую минуту мог выдать наше присутствие. Берега реки казались необитаемыми. Но нет таких необитаемых мест, куда бы иногда не забредал человек: рыбак, браконьер или праздный гуляка. И мы решили исследовать побережье.
В мертвом рукаве было неглубоко, течение неощутимо, и мы управляли лодкой с помощью шеста. Подступы к берегу были защищены буйной растительностью. Медленно и осторожно мы плыли по огромному цветочному ковру. Тут росли дикая горчица, пушица, золотые шары и болотные гладиолусы. Мы отодвигали от носа лодки ряску и кувшинки. Подальше сине-зеленая вода протоки заросла болотной валерианой. Водное царство дремало под разноцветным цветочным одеялом. Бутоны, венчики, стебли застенчиво торчали из воды, некоторые плавали в дремлющей воде. Иногда встречалась голубая горечавка, приводившая нас в восхищение. Мы даже видели несколько германских ирисов, их еще называют болотными ирисами, но они цветут только в сентябре.
