— Паскалé, нам нужно оружие!..
Он сделал огромный лук, больше его самого. Стрелы мы смастерили из камыша.
Стоило камышам чуть зашевелиться, мы пускали туда стрелы.
Когда есть оружие, так и тянет из него стрелять. Просто так, ради выстрела. Но, к несчастью, все любят стрелять в цель. И нет лучшей цели для выстрела, чем прекрасная птица. Вокруг нас плавало много знакомых доверчивых птиц. Мы их не трогали, и они, привыкнув, приобщились к нашей жизни, почти такой же мирной и естественной, как у них…
Гатцо с луком в руках часто следил за диким селезнем, который красовался на воде недалеко от лодки. Он нырял, чистил перышки и даже спал, доверчиво спрятав клюв под крыло.
Гатцо чуткими пальцами тихонько натягивал тетиву лука и, сам того не замечая, целился в селезня…
Затем он поднимал оружие и, жмурясь, пускал стрелу наугад в сторону берега.
Вечером мы ходили в засаду к роднику.
— Дождемся ночи, Паскалé, — говорил Гатцо. — Может быть, увидим диких зверей. Ночью они ходят на водопой. Я видел их следы…
Он показал мне их. Эти следы нас страшно разволновали. Зверь не появлялся. Но однажды нам померещилась его тень на песчаной равнине. Он показался нам огромным. Мы притихли.
— Паскалé, это мне не приснилось, — утверждал Гатцо, — я слышал треск его шагов.
— Гатцо, а я видел, как он шевелил ушами.
Той ночью о звере мы больше не выдумывали. Конечно, видно было плохо, но загадочный силуэт действительно появился довольно далеко от нас среди песков. Появился и таинственно исчез.
Если даже на самом деле я не видел, как шевелятся уши чудовища, я верил, что видел это, и добавил в заключение:
— Гатцо, тот зверь — настоящее чудовище.
Потом, сидя в лодке, мы долго обсуждали наше чудовище. Оно стало приобретать облик. Мы придумали, какие у него лапы и какой огромный хвост. Почему хвост? Не знаю. Может быть, из-за львов и тигров… Наш зверь обязательно должен быть хищником.
— Гатцо, скажи, почему не видно, как у него блестят глаза?
— Паскалé, друг мой, он их просто-напросто закрывает, чтобы нас обмануть.
— Гатцо, ты уверен? — спрашивал я, в восторге от такой чудесной выдумки.
Гатцо добавил покровительственным тоном:
— Паскалé, у таких зверей чертовски много всяких уловок.
Все это меня страшно волновало, и я сиял от счастья.
Мы еще долго спорили о породе и повадках нашего хищника. Не хотелось, чтобы это были собака или волк. Раз уж это настоящее чудовище, не стоит глупо разменивать его на всем известных животных. Так как распознать его нам не удалось, у Гатцо родилась идея, которая привела меня в восторг:
— Это ракаль
[4], — решил он. — Будем называть его ракаль. В этих местах водятся ракали. Ты видел когда-нибудь ракалей? Нет ничего проще…
…И в самом деле, ничего не было проще. Это был ракаль, огромный ракаль размером с осла, а стало быть, ракаль опасный. К тому же, это был одинокий бродячий ракаль, из тех нервных ракалей, которых раздражает любой пустяк. Он бросается на вас чудовищным, хорошо известным у ракалей прыжком, превосходящим прыжок тигра. Наверняка он опустошил эти места, где не росло ни травинки. Царствуя в пустыне, ракаль бродит в одиночестве и с возрастом набирается такой свирепости, что даже боевой бык и буйвол обращаются в бегство при его появлении. На него не охотятся. Мясо ракаля твердое, как кожа. Раненый ракаль — крайне опасный противник. Он бродит по ночам, поэтому его почти никто не видел. Впрочем, в наших краях ракали встречаются все реже. Скоро они совсем исчезнут. Вероятно, мы видели одного из последних ракалей нашего времени. Мы замирали от удовольствия и сладкого ужаса…
— Гатцо! — провозгласил я в восторге от грандиозности приключения. — Нам лучше вернуться в засаду.
Следующую ночь мы провели в засаде, но залезли на дерево.
— Ракаль не лазает по деревьям, — успокоил меня Гатцо. Разумеется, ему было лучше знать.
Полночи мы просидели на вязе, взгромоздившись на самую большую ветку. Но ракаль не появился.
— Он нас учуял, — сообщил Гатцо.
Каждый знает, что у ракаля феноменально тонкий нюх.
Зато два дня спустя он нагнал на нас страху.
В десять часов вечера раздался хруст веток в роще на берегу. Заросли зашевелились. Треск раздавался повсюду. Резкие шлепки баламутили воду. Затем чудовище ухнуло, понюхало воздух и заворчало.
— Паскалé, он купается, — прошептал Гатцо и подполз ко мне по дну лодки. — Ты, главное, не шевелись. Говорят, он хорошо плавает.
На этот раз я дрожал от страха всерьез.
Наконец чудовище убралось восвояси.
Мы молчали. Постепенно меня сморил сон. Гатцо был покрепче меня и наблюдал за берегом до самой зари.
С этого дня нами овладела тревога. Это было странное чувство: мы боялись испугаться по-настоящему. Тот шум ночью мы слышали собственными ушами. Это была уже не выдумка. Настоящий зверь нарушил покой нашего убежища, вопреки нашим надеждам на то, что никто, кроме свирепого ракаля, не может к нему приблизиться.
Мы, правда, были уверены, что ночным гостем мог быть только ракаль, но, в конце концов, что мы об этом знали? А если это был не ракаль?.. Если это был настоящий зверь?..
— Паскалé, нам лучше перебраться отсюда, — посоветовал Гатцо.
К вечеру мы тихонько отплыли.
Сначала мы устроили короткую стоянку на островке.
Перевезли туда вязанку сухого хвороста и наши угли, бережно поместив их в глиняный горшок, который мы поставили под скамейку на дно лодки.
Простившись со старым пристанищем, мы покинули обжитой пляж и поплыли в протоку. Понемногу берега сомкнулись, и она превратилась в таинственный туннель из веток, теряясь в архипелаге островков под узорной сенью тихих ив. Проплывая, мы задевали метелки густых камышей, и их шелест тревожил незаметные гнезда зуйков и пугливых уток-мандаринок, которые обиженно крякали нам вслед. Чем дальше, тем туннель становился темнее, но в самом конце сияло пятно света. Мы неторопливо правили лодкой и молчали. Иногда наши лица задевали листья деревьев, с которых тучей взлетали раздраженные насекомые, почти касаясь наших щек. Наконец мы выплыли на водную гладь, со всех сторон окруженную стеной из камышей и деревьев.
