– Ходжа, – окликнул зэка Зажим.
Тот ничего не ответил.
– Проснись, придурок!
Кап.
Кап.
«Мне нужно в сортир».
При мысли об этом желудок Зажима скрутило, словно влажное белье, отжимаемое сильными руками. На лице выступил холодный пот, который едкими каплями скатывался вниз. Попадая в порезы, оставленные наконечником багра, соленые дорожки вызывали раздражение.
«Мы все будем делать свои дела прямо тут, – угрюмо подумал зэк. – Не выходя из ямы».
«Отлично, – тут же воскликнул внутренний голос. – Дерьмо разбухнет и вытолкнет вас наружу, как пузырь воздуха в болоте. Физика, начальные классы, бродяга».
– Иди к черту, – устало произнес Зажим, и голос исчез.
В темноте послышался квакающий звук.
– Ходжа, ты?
Едва ворочая языком, зэк всхлипнул:
– Я хочу. Пить.
– Я тоже.
Ходжа умолк, и до слуха Зажима доносилось лишь прерывистое дыхание приятеля.
– Слышишь меня, Ходжа?
Уголовник вздохнул:
– Да.
– Сава с ним заодно.
– Да.
Голос Ходжи был тусклым и каким-то странно плавающим. Так ветер с равнодушным шелестом гонит по тротуару скомканную, рваную газету.
– А эта курица где? Слюнявая, что с нами была?
– Не знаю, Зажим. Да мать ее за ногу… шалаву эту.
– И с Носом непонятки.
Ходжа помолчал, потом произнес глухо:
– Хреново мне, Зажим.
– Всем хреново, – окрысился Зажим. – Что с Носом, спрашиваю? Или они тут все в одной шайке-лейке?!
– Откуда я знаю?
Ходжа едва не плакал.
– Надо выбираться отсюда, – сказал Зажим.
– Как?!
– Как хочешь. Расшевели пальцы. Плечи. Задницу. В конце концов, мы в земле. А не в цементе! – выкрикнул уголовник.
– Не получится.
Зажим осекся, напряженно уставившись в темноту. Голос звучал скрипучим полушепотом, как если бы говоривший болел ангиной.
Кап.
Кап.
– Кто это?
Смешок.
– Это… так важно? Здесь?
– Важно, – резко ответил Зажим. Про себя он уже понял, что голос принадлежит женщине. – Я должен знать, с кем базарю.
Снова грустный смешок.
– Пускай… я буду лисичкой.
Зажим сглотнул сухой комок, застрявший в глотке царапающим репейником:
– Хрен с тобой… Лисичка так лисичка. Сколько вы здесь?
После долгого молчания она все же сказала:
– Я не помню. Может, три недели. А может… месяц. У меня как раз недавно… были месячные. Извините. Здесь нет часов.
«Месяц?!!»
Зажим попытался представить себя на этом месте через месяц, и его обуял самый настоящий ужас.
Нет. Нет, нет и нет!
– Отсюда должен быть выход, – разлепил он спекшиеся губы.
Лисичка издала очередной смешок. В глухом, провонявшем нечистотами подземелье они напоминали звуки падающего в лужу камня.
– Даже… когда тебя… съел крокодил… у тебя два выхода. Так?
– Мне не до шуток, – сквозь зубы произнес Зажим.
– Мне тоже, – прошептала женщина. Она закашлялась, а когда приступ утих, продолжила: – Мой муж попытался вылезти. И этот псих… очень быстро оказался здесь.
Голос женщины дрогнул.
– Он все видит. И он… пробил багром Олегу дырку… на лице. И что-то сунул туда.
– Он гниет, – сказал Зажим, с отвращением вспоминая щеку мужчины, кишащую червями.
– Наверное. Я… – она снова закашлялась, – …я в этом не разбираюсь. Но после этого он… почти не разговаривает со мной. И все время спит. Олег! Олег, ты слышишь меня?
Ответом было молчание.
– Олег? – с надеждой спросила она снова, и Зажим поморщился.
– Как вы попали сюда? – спросил он.
Снова смешок.
«Еще раз так сделает, я… я плюну в нее», – раздраженно подумал Зажим. Вместе с тем он с отчаянием понимал, что от его настроения тут мало что зависит. Хоть обплюйся. Кстати, плевать в его нынешнем положении тоже непозволительная роскошь, так как слюны в его глотке почти не осталось.
– Олег мой муж… Мы отдыхали в лесу, когда пришел этот… сказал, что местный егерь. Предложил вино, мы выпили. Как оказалось, зря… Потом я ничего не помню, все было темно… Скажите… я не вижу его раны уже несколько дней. Он… Олег не поворачивается ко мне.
– У него черви. Хреново дело, – промолвил Зажим, не считая нужным что-либо скрывать от женщины.
– Он умирает?
– Не знаю. Я что, врач? – грубо ответил зэк, быстро потеряв к собеседнице интерес. Тем более что польза от ее сбивчивого повествования нулевая.
Живот снова скрутило, и он выругался.
Кап.
Кап.
– Скажите… ведь нас скоро освободят? – с робкой надеждой спросила женщина. – Мы… мы не можем ведь тут находиться вечно. Мои родители… они наверняка сходят с ума. Особенно папа. У него… у него слабое сердце. Понимаете? Когда за нами придут?
– Скоро, – буркнул Зажим. – Эй, Ходжа!
Зэк не откликнулся. Вместо этого снова подала голос «лисичка»:
– Иногда он делает уколы. Понимаете? Уколы. Зачем?
«Да пошла ты», – подумал Зажим. Он принялся елозить, ворочая плечами из стороны в сторону, при этом стараясь увеличить вокруг себя свободное пространство. Особого толку от этого не было, и в какой-то момент зэк подумал о болте, которым пытаются прикрутить деталь с сорванной резьбой.
– Но… после укола боль немного отступает, – отсутствующим голосом продолжила женщина. – Странно, да? Он делает…
Снова кашель, сухой и хлесткий, как треск сучьев в огне.
– Он причиняет нам боль… а потом смягчает ее. Для чего?
«Для того чтобы вы прожили тут как можно дольше», – про себя ответил Зажим.
– Иногда он даже спит здесь. Поест, походит вокруг. Потом опять садится… садится на диван. Читает свои стишки… про грибы. Иногда он гладит нас. Ласково разговаривает. Как с детьми. И смотрит. Смотрит… Олег? Олег, не пугай меня. Пожалуйста. По…
– Заткнись. Задрала уже своим Олегом, – оскалился Зажим, и «лисичка» обескураженно притихла. Впрочем, хватило ее ненадолго.
– Вы видите его? – снова спросила она через несколько минут. – Я… ничего не вижу. Позовите его! Я не могу… Может, он не слышит меня?
