– В общем, посидишь здесь пару месяцев, – решил егерь. – Потом – как захочешь. Можешь остаться у меня. А нет – я помогу тебе выбраться из города.
– Спасибо, – рассеянно ответил Нос, но в голосе его даже не было намека на благодарность. – А где мои коллеги по несчастью? В теплице?
Егерь кивнул.
– Не все, – добавил он, и Нос удивленно вскинул брови. Затем кивнул с понимающим видом.
– Ясно. Жентину рефыл оставить себе?
– Не себе. У нее есть муж, – сухо ответил Дикий, и глаза Носа округлились.
– Во как. И кто же этот счастливчик?
– Тот самый толстяк, которому ты подпортил физиономию.
Некоторое время Нос с изумлением таращился на брата, затем расхохотался. Дикий напряженно улыбнулся, терпеливо ожидая, когда тот успокоится.
– Надо же, – покачал головой Нос, прекратив смеяться. – То-то я смотрю, он на нее все время украдкой пялился, знаки какие-то пальцами делал… А кто такой «Зэня»? Он самый и есть?
– Тот самый. «Зэня» значит Женя.
– Конспираторы, – с неподдельным восхищением проговорил Нос. Он начал неторопливо прохаживаться по комнате. – Так что, он теперь мечтает отомстить?
– Не парься, – успокаивающим голосом проговорил Дикий. – Мы все обговорили, и он скоро уедет. Вам просто не нужно пересекаться.
– Ты хочеф сказать, что мне стоит опасаться этого тюфяка? – полюбопытствовал Нос. – Он крепкий орефек?
Дикий хмыкнул:
– Не знаю насчет орешка, но Зажиму он рога обломал. Никогда нельзя недооценивать людей. Женя непростой парень и может за себя постоять. И у нас с ним особые отношения.
Нос уселся на старую, покосившуюся табуретку.
– Знафит, все, что было, – просто игра?
В его тусклых глазах-монетках скользнула догадка, и он, не дав ответить брату, задал очередной вопрос:
– Вы все подстроили, и Сава косил под размазню?
– Считай, что так.
Нос умолк, переваривая информацию.
– От них нужно избавиться, – после непродолжительной паузы произнес он. – У меня плохое предчувствие. Я вижу сны. И почти каждый сон связан с нафей матерью, Дикий. Ты помниф ее?
– Помню, – не глядя на брата, ответил егерь.
– И я помню. Особенно последние минуты ее жизни. Это ведь при мне она выбросилась из окна. Она встала на подоконник. Якобы поправить зана…
– Не будем об этом, – перебил Дикий резким голосом. – Ты рассказывал это миллион раз.
– Хорофо, – послушно произнес Нос. – Так вот, нафа мать сказала, что эти двое принесут беду в нафу семью.
Он подался вперед, не сводя с егеря пытливого взгляда.
– Ты мне вериф? Я никогда не офибался. Убей их. Посади в свою теплицу. Что угодно, но чтобы их не было. Так будет лучфе.
Дикий поднялся с кровати.
– Извини, братишка. Но я буду делать то, что считаю нужным, – мягким, но решительным тоном промолвил он. – И вы не тронете друг друга даже пальцем. Во всяком случае, не у меня дома.
Нос расплылся в улыбке.
– Никаких проблем. Выведи его за забор и дай мне нож. И все произойдет не у тебя дома.
Он широко открыл рот, коснувшись пальцем почерневшего зуба:
– А впрочем, можно обойтись и без ножа.
Дикий скептически покосился на брата.
– Справишься?
– Думаю, фто да, – с серьезным видом ответил Нос, и они одновременно рассмеялись, словно услышав удачный анекдот.
– Ничего. Будет время, вставлю себе новые, – пообещал Нос. – Железные.
Он перехватил взгляд брата – изучающий и цепкий. Так опытный филателист исследует редчайшую марку на предмет подлинности.
– Ты помнишь Наташу, братишка? Мою Наташу? – вдруг спросил Дикий.
На лице Носа не дрогнул ни один мускул.
– Конечно, помню. Ты очень любил ее. Кажется, вы собирались пожениться. Несмотря на то, что у нее был ребенок от другого. Я прав?
– Совершенно верно. Я любил ее. Но потом она куда-то пропала. Прямо из дома, где была ее трехлетняя дочь, – тихо произнес Дикий. – А на кухне и в комнате нашли следы крови.
Нос вздохнул:
– Жизнь – непредсказуемая фтука.
– Да. Не знаю, что там произошло, но бедная девочка лишилась дара речи. Несколько месяцев она пролежала в глубокой коме, а когда пришла в себя, то стала инвалидом.
– Очень жаль, – с сочувствием произнес Нос. – У нее была вся жизнь впереди. А почему ты затеял этот разговор? Я считал, что ты не хочеф лифний раз бередить старую рану. Натафа наверняка умерла, и с этим уже ничего не поделаеф.
Дикий внезапно растерялся и отвел взор.
– Не знаю, – хрипловатым голосом выдавил он. – Не знаю, зачем. Но я тоже вижу сны. И каждый раз она приходит ко мне.
Нос шагнул к брату, осторожно положив на его плечо руку.
– Это придется пережить, братифка. Пусть она будет в твоих мыслях. В твоей памяти. Пусть это будет как коробка с елофными игруфками. Когда праздник проходит, их снимают с елки, протирают и заботливо укладывают в коробку, обкладывая мятой газетой или ватой. А потом убирают на антресоль. Убери свои мысли о Натафе в самый дальний угол своих воспоминаний. Туда, куда не проникает свет.
– Да тебе книжки писать надо, – с грустью улыбнулся Дикий. Его глаза повлажнели от слез. – Убрать на полку, говоришь?
Нос улыбнулся в ответ:
– Именно так.
– Что ж, попробую. Ладно. День был тяжелым. В сортир хочешь? Пожрать что-нибудь? Выпить?
Нос отрицательно качнул головой.
– Тогда ложись спать, – велел Дикий и с этими словами вышел из комнаты. Заскрежетал ключ, запирая дверь на замок. Улыбка с лица Носа мгновенно испарилась, уступив место озлобленному, почти ненавидящему выражению. Он с силой прикусил губу, а когда показалась кровь, меланхолично растер ее пальцами по подбородку.
– Зачем ты вспомнил эту историю? – едва слышно прошептал он. – Зачем расковырял эту могилу, братик?
* * *
– Зажим… Ты… здесь?
Голос Ходжи прозвучал как хруст фольги.
Темнота липла, словно влажное одеяло – скисшее и дурно пахнущее. Казалось, помимо ремней, которыми они были скручены, тьма спешно обволакивала их своей пеленой, угольно-черной и непроницаемой, как брезент.
– Зажим, – проскулил Ходжа. – Ты в норме? За…
– Прикрой пасть, – устало перебил его уголовник, и Ходжа почувствовал небольшое облегчение.
– Где мы? И что это за беспредельщик? Кто он?
– Хрен его знает, – зло отозвался зэк. Он потянул носом, сморщившись. Витающий внутри запах был невыносимым – муторно-затхлая смесь из давно непроветриваемого помещения и протухшей еды, которую щедро разбавлял смрад человеческих выделений.
