– Длинные реснички
[21], – закончил он и, наклонившись, нежно поцеловал ее в лоб.
Она снова улыбнулась, и Сава почувствовал, как где-то глубоко внутри у него затрепетал робкий огонек.
Все будет хорошо.
Обязательно.
Вскоре Олеся уснула, и он осторожно, чтобы не потревожить любимую, вынул руку, прижатую пальцами любимой.
Сава тяжело вздохнул.
Еще раз посмотрел на спящую женщину, ощущая, как наружу рвется надрывный, оглушающе-яростный вой.
Он смотрел на Олесю, но вместо ее родного и милого лица перед ним маячила ухмыляющаяся физиономия Носа. Блестящая от пота, с раззявленным ртом-ямой, в которой, словно ржавые куски арматуры, виднелись обломки зубов. И губы, и подбородок психопата были в крови.
Крохотный огонек, едва зародившийся в душе Савы, тихо угас.
* * *
Между тем егерь, заметно повеселевший после ухода Савы, тоже напевал песенку.
– Мы взяли корзинки, мы взяли кошелки, – бормотал он. – Идем по тропинке и смотрим под елки. Гриб, гриб, появись! Гриб, гриб, покажись!
[22]
Он хищно улыбнулся, блеснув ровной полоской зубов – крепких и здоровых. В отличие от своего родного брата.
– Под елкой – маслята. Их выводок целый, – с озабоченным видом проговорил он. Вынув из внутреннего кармана куртки пузырек с нашатырным спиртом, Дикий открыл его и сунул под нос бесчувственному зэку.
– Эй, просыпайся!
Голова Зажима дернулась, веки с трудом разлепились, словно склеенные. Зрачки бессмысленно вращались, пока наконец не сфокусировались на егере.
– Ты кто? – прохрипел Зажим.
– Дед Пихто, – ответил Дикий, хихикнув. – Не. Пускай я буду Агния Барто.
Зажим облизнул пересохшие губы, продолжая с идиотским видом пялиться на егеря.
– Чего? – только и смог вымолвить он.
Дикий прыснул от смеха. Впрочем, он быстро умолк, и его худое лицо приняло серьезное выражение.
– Под елкой – маслята. Их выводок целый, – поучительным голосом повторил он куплет детской песни. – Понял, тормоз? Но жаль, что куда-то запрятался белый!
Он снова хихикнул.
Зажим повертел головой, медленно приходя в себя. И по мере прояснения сознания его лицо наливалось багровой яростью.
– Ты не знаешь, куда белый гриб запрятался? А? – кривлялся Дикий.
– Какого хрена ты делаешь?! – спросил Зажим, злобно глядя на егеря.
Дикий напустил таинственный вид:
– В березовой чаще он прячется где-то. Вот так. И любой настоящий грибник знает это. Дошло до тебя, глупенький? Присядь, пожалуйста. А то мне так неудобно.
С этими словами Дикий начал приподнимать верхнюю часть туловища Зажима.
– Убери лапы! – рявкнул зэк, и Дикий замер. Рука скользнула в карман камуфляжных брюк, и через секунду перед лицом Зажима сверкнули никелем электромонтажные плоскогубцы. Егерь клацнул зажимными губками, блеснула крестообразная насечка.
– Гав-гав, – тихо произнес Дикий, снова клацнув стальными «челюстями». – Кто это у нас такой непослушный? У кого это голосок прорезался, а?
Он медленно провел плоскогубцами по крепкой груди зэка, на которой синела расплывшаяся татуировка кошачьей головы в мушкетерской шляпе. Губки инструмента разжались и тут же снова сжались, намертво стискивая сосок.
Истошный вопль эхом прокатился по темному коридору.
– Су… сука! – задыхаясь, проревел Зажим. – Разорву, бл…на!!
Продолжая улыбаться, Дикий усилил нажим, и глаза ополоумевшего от боли зэка вылезли из орбит. По хромированной поверхности плоскогубцев потекла струйка крови.
– Я… я… – прохрипел Зажим, но Дикий не дал ему договорить, закрыв рот широкой, заскорузлой от мозолей ладонью.
– Выслушай меня, дружок, – мягко произнес он. – Выслушай, прежде чем я тебе снова не сделал больно. Ты у меня в гостях, и главный здесь – я. Будешь плохо вести – я тебя накажу. Хорошенько подумай, прежде чем открывать рот.
Он убрал руку, внимательно глядя на зэка.
– Кто ты? – тяжело дыша, спросил Зажим, приходя в себя. – Кто за тобой стоит, фраер?!
– Это неважно, – отмахнулся Дикий.
Увидев, что зэк напряг руки, стянутые ремнем, он покачал головой:
– Не надо. Я не хочу тебе снова делать больно.
– Чего… чего надо от нас?
Вместо ответа губы Дикого снова раздвинулись в кривляющейся улыбке.
– Гриб, гриб, появись! Гриб, гриб, покажись! – завопил он восторженно.
Зажим смотрел на веселящегося егеря так, словно у него выросла вторая голова. Очевидно, беглый зэк в какой-то степени пытался убедить себя, что все происходящее – не что иное, как нелепый сон, или просто галлюцинации.
– Как бы не пожалеть тебе об этом, – сказал Зажим. Грудь быстро онемела, пылая обжигающей болью.
«Ну, погоди, ушлепок бородатый. Дай мне только освободиться», – мрачно подумал Зажим.
Впрочем, надежды на скорое освобождение выглядели весьма призрачными. Ремни, которыми были стянуты его руки и ноги, оказались крепкими, не позволяя сделать даже малейшего движения.
– Посиди пока, – сказал Дикий и, подмигнув ему, занялся Ходжой.
Тот никак не желал приходить в себя, и Дикий, вздохнув, снова достал плоскогубцы. Зэк вскрикнул раньше, чем открыл глаза. На покрасневшем ухе выступила кровь.
Тяжело ворочая языком, он что-то невнятно пробубнил. Попытался боднуть Дикого головой, но тот шлепнул его по распухшему уху, что напрочь отбило у Ходжи желание к дальнейшему сопротивлению.
– Парень, ты хоть представляешь, чем это все может закончиться для тебя? – стараясь сохранять спокойствие, задал вопрос Зажим. Уголовник прилагал неимоверные усилия, чтобы его голос звучал грозно и решительно, в то время как его внутренности словно безжалостно завязали узлом чьи-то костлявые пальцы. – Мне очень жаль, если ты не понимаешь. Не понимаешь, что тебя ждет за твои фокусы.
Дикий усмехнулся.
– Малыши-карандаши, – нараспев проговорил он. – А знаете ли вы, что в природе существует гриб, который может передвигаться? Это слизевик, по-научному – физарум многоголовый.
– Зажим, о чем он? – захныкал Ходжа. Он выглядел настолько испуганным, как только может выглядеть человек, увидев ночью склонившийся над своей кроватью самый ужасный кошмар из детства.
Зажим что-то буркнул, даже не взглянув на приятеля.
