Но я все еще не понимаю, где мой хостел, я уже жутко устала, расстроена и готова расплакаться. Даже этого не могу найти. Хотя у меня есть адрес. И карта. С чего я вообще взяла, что смогу отыскать его?
Когда нервы уже на пределе, я останавливаюсь, смотрю на каналы, дышу. И паника отступает. Потому что место кажется знакомым. То есть оно действительно мне знакомо, я тут уже была.
Я сворачиваю и убираю карту. Дышу. Осматриваюсь вокруг. Вижу все такие же серые велики. Все таких же стильных женщин, они, пошатываясь, идут на каблуках по мощеной дороге. Кафешки все так же забиты, словно никому не надо работать. Еще один глубокий вдох, и верх берет какая-то физическая память. Я вдруг каким-то образом понимаю, где я. Слева от меня парк с озером, где мы встретились с Жаком и датчанами. Справа, всего в нескольких кварталах, кафе, где мы ели блинчики. Я снова достаю карту. Нахожу свое местоположение. И уже через пять минут я в хостеле.
Меня селят в комнату на шестом этаже, лифт сломан, и я поднимаюсь по винтовой лестнице. Парень, у которого на плече вытатуирован какой-то греческий бог, показывает на комнату, где будут подавать завтрак, общие ванные комнаты (для обоих полов), а потом и мою спальню, в которой стоит семь кроватей. Он также дает мне замок и показывает, где хранить вещи. Уходя, он желает мне «bonne chance»
[61], то есть удачи, и я гадаю, говорит ли он это всем или почувствовал, что мне она пригодится.
Я сажусь на кровать и отцепляю от рюкзака спальник, и, падая на матрас с пружинами, думаю, не останавливался ли тут и Уиллем. Может, он спал на этой самой кровати. Маловероятно, но и не невозможно. Он же приводил меня в этот район. К тому же сейчас возможным кажется все, вместе с сердцебиением пульсирует и уверенность, что все правильно, она успокаивает меня, и я засыпаю.
Просыпаюсь я через несколько часов – подушка у меня влажная от слюней, голова гудит. Я иду в душ, вода едва теплая, но я надеюсь, что шампунь вымоет и послеперелетный дурман из головы. Потом я сушу волосы полотенцем и наношу гель, как учила Танья – «помыл и намазал», сказала она. Стрижка необычная, лесенки да пряди, мне очень нравится.
Я спускаюсь вниз. На часах, которые висят в фойе, на стене за огромным нарисованным краской пацификом, семь вечера. Я ничего не ела после той черствой булочки и йогурта, которые мне дали в самолете из Лондона, и у меня голова кружится от голода. В маленьком кафе, которое находится тут же, в фойе, подают только напитки. Я понимаю, что, поскольку я поехала одна, мне придется и питаться одной, и заказывать все на французском, так что на уроках мадам Ламбер я много в этом практиковалась. И, в общем, я же за прошедший год много раз обедала одна в столовке. Но я все же считаю, что на сегодняшний день побед уже достаточно. Так что я куплю бутерброд и съем его в своей комнате.
У входа в хостел тусуются какие-то ребята, хотя идет небольшой дождик. Они разговаривают по-английски, по-моему, с австралийским акцентом. Вдохнув поглубже, я подхожу к ним и спрашиваю, где тут поблизости можно купить хороший сэндвич.
Мускулистая румяная девчонка с мелированием на каштановых волосах весело улыбается.
– На той стороне канала есть местечко, где делают просто божественные сэндвичи с копченым лососем, – она показывает мне направление и продолжает беседу с подружкой – о каком-то бистро, где все вроде как по двенадцать евро, пятнадцать, если с бокалом вина.
У меня от одной мысли слюнки текут – поесть, да еще и в компании. Навязываться мне кажется слишком уж нахальным, я так никогда бы не поступила.
Но, опять же, я одна в Париже, возможностей – непочатый край. Я похлопываю австралийку по загорелому плечу и спрашиваю, нельзя ли мне к ним на хвост сесть.
– Я просто только сегодня приехала, не знаю, куда пойти, – объясняю я.
– Хорошо тебе, – отвечает она. – А мы уже сто лет разъезжаем. У нас ЗП.
– ЗП?
– Заморские Приключения. Из Австралии чертовски дорого куда-нибудь улететь, так что раз уж выехал, то это надолго. Меня, кстати, Келли зовут. Это Мик, это Ник, это Нико, сокращенно от Никола, а это Шеззер. Она из Англии, но мы ее все равно любим.
Шеззер показывает Келли язык, а мне улыбается.
– А я Эллисон.
– У меня так маму зовут! – радуется Келли. – Я только что говорила, как по ней скучаю! Правда же? Это карма!
– Кисмет, – поправляет Нико.
– Ну и это тоже.
Келли смотрит на меня, я на миг замираю – она же еще не ответила «да», а если скажет «нет», я буду чувствовать себя как дура. Хотя, может, благодаря курсу французского я как-то уже не боюсь показаться дурой. Они все отходят, а я поворачиваюсь в ту сторону, где должны быть сэндвичи. Но тут Келли разворачивается.
– Эй, идем же, – зовет она. – Не знаю, как ты, но я лошадь готова съесть.
– Можешь и съесть, их тут подают, – отвечает Шеззер.
– Нет, – возражает кто-то из парней. Мик или Ник. Я не особо уверена, кто из них кто.
– Их в Японии едят, – добавляет Нико. – У них это деликатес.
Мы отправляемся ужинать, я слушаю, как они спорят о том, едят ли французы конину, а сама иду легким шагом, и меня вдруг осеняет, что вот оно. Я иду ужинать. В Париже. С людьми, с которыми познакомилась пять минут назад. И, как ни странно, у меня именно от этого – сильнее, чем от всего, что произошло за последний год, – сносит крышу.
По пути в ресторан мы останавливаемся, и я покупаю симку для телефона. Потом, сперва немного заблудившись, мы находим то место и ждем, когда освободится большой стол, чтобы мы все уместились. Меню на французском языке, но я понимаю. Я заказываю салат со свеклой, он и вкусный, и такой красивый, что я посылаю маме фотку. Она немедленно высылает мне куда менее эстетичный на вид локо-моко, который ест на завтрак папа. В качестве основного блюда мне подают какую-то таинственную рыбу с острым соусом. Мне так хорошо, мои новые знакомые рассказывают просто поразительные истории о своем путешествии, и только когда приходит время десерта, я вспоминаю обещание, которое дала Бэбс. Я смотрю в меню, но макаронов в нем нет. И уже десять, магазины закрылись. Первый день, а я уже не держу свое слово.
– Вот дерьмо, – ругаюсь я. – Или пусть будет merde!
[62]
– Что случилось? – спрашивает Мик/Ник.
Я рассказываю про макароны, и все с интересом слушают.
– Спроси официанта, – советует Нико. – Я работала в одном местечке в Сиднее, у нас было целое отдельное меню из блюд, которые не числились в основном. Для особо важных персон, – мы все смотрим на нее. – Ничего не будет, если просто спросить.
Я так и делаю. Говорю – на таком французском, что мадам Ламбер гордилась бы – ma promesse de manger les macarons de tous les jours
[63]. Официант внимательно слушает, как будто речь идет о чем-то жутко важном, и уходит на кухню. Он приносит десерты всем остальным – крем-брюле, «mousses au chocolat»
[64], и – о чудо – великолепный мягкий макарон для меня. Прослойка коричневая, сладкая, с твердыми вкраплениями, я думаю, из фиг. Он посыпан сахарной пудрой и красив, как картинка. Его я тоже фотографирую. И съедаю.
