– Очередной поспешный вывод, – говорит Ди, многозначительно глядя на меня.
– Ну, у него были серьезные поводы ее подозревать, – отвечаю я. – Якимо знал о ней все, обстановку в ее спальне, про родинку на груди.
– Потому что он подглядывал за ней, когда она спала. Было же объяснение.
– Я знаю. Знаю. Ты точно так же говоришь, что есть объяснение и исчезновению Уиллема. Но иногда надо принимать все таким, каким оно кажется с первого взгляда. Всего лишь за один день я видела, как он флиртовал с одной, другая его раздевала, третья подсунула телефончик. Это уже как минимум три, не считая меня. Мне это говорит лишь о том, что он пудрит мозги. Запудрил и мне.
– Как-то для этого парень слишком много рассуждал о влюбленности.
– О влюбленности, но не любви, – возражаю я. – Да и влюблен он был в Селин. – Хотя я помню ту очевидную жажду любви, с которой он говорил о родителях. И чувствую жар на своем запястье, словно его слюна еще там.
– Селин, – Ди щелкает пальцами, – та сексапильная француженка.
– Не такая уж она была сексапильная.
Ди закатывает глаза.
– Почему мы об этом не подумали? Как называется клуб, в котором она работала? Где твой чемодан остался?
– Понятия не имею.
– Ладно. Где он находится?
– Недалеко от вокзала.
– Какого вокзала?
Я пожимаю плечами. Я как заблокировала эти воспоминания.
Ди хватает мой ноутбук.
– Да ты просто упрямишься, – и начинает стучать по клавиатуре. – Ты ехала из Лондона, значит, на Северный вокзал.
– Какой же ты умный, а?
Он открывает Гугл-карты и что-то пишет. Появляется куча красных флажков.
– Вот.
– Что?
– Ночные клубы рядом с Северным вокзалом. Обзванивай. Селин, я так думаю, работает в одном из них. Найдешь ее, найдешь его.
– Ага, возможно, даже в одной постели.
– Эллисон, ты же сама говорила, что надо видеть дальше собственного носа.
– Надо. Просто Селин мне больше видеть не хочется.
– Тебе насколько важно его найти?
– Не знаю. Важнее всего мне, наверное, узнать, что же произошло.
– Повод все же позвонить этой самой Селин.
– Что же мне, все эти клубы обзванивать? Ты забыл, я же по-французски не говорю.
– Да разве это трудно? – он морщит лицо, – Bon lacroix monsoir oui, très, chic chic croissant
[36] путана ле франсе, – и ухмыляется. – Видишь? Легкотня.
– Это тоже французский?
– Нет, латынь. Можно еще того парня спрашивать, африканца.
Великан. С ним бы я не против поговорить, но, естественно, я не знаю его имени.
– Давай ты. У тебя это все лучше получается.
– Ты о чем? Я испанский учил.
– Я про то, как ты голоса меняешь, играешь.
– Я видел тебя в роли Розалинды. К тому же ты целый день играла Лулу и сейчас перед родителями изображаешь студентку, готовящуюся к меду.
Я опускаю глаза и принимаюсь ковырять ноготь.
– Я просто врушка.
– Нет. Ты экспериментируешь с разными личностями, как все те шекспировские герои. Все, кем ты притворяешься, в тебе уже есть. Именно поэтому ты и надеваешь эти маски.
Кали в этом году начала изучать французский, поэтому я спрашиваю у нее как будто невзначай, как можно пригласить к телефону Селин или бармена-сенегальца, у которого есть брат в Рочестере. Поначалу она просто в шоке. Наверное, я с самого начала учебного года спрашиваю у нее что-то более человеческое, чем «Это твои носки?».
– Ну, это будет зависеть об большого числа факторов, – говорит она. – Кто эти люди? В каких вы отношениях? Французский – это язык нюансов.
– Гм, а не может быть такого, что это просто люди, с которыми я хочу поговорить по телефону?
Кали смотрит на меня сощурившись, а потом утыкается в книгу.
– Попробуй перевести через программу в Интернете.
Я делаю глубокий вдох и шумно выдыхаю.
– Ладно. В порядке следования это хорошенькая стервозина и приятный молодой человек, с которыми мне как-то довелось встретиться. Они оба работают в одном ночном клубе Парижа, и мне кажется, что у них есть ключ к моему… моему счастью. Это проясняет нужные нюансы?
Кали закрывает учебник и смотрит на меня.
– Да. И нет. – Она хватает листочек и начинает постукивать им по подбородку. – Ты случайно не знаешь, как зовут этого брата из Рочестера?
Я качаю головой.
– Он упомянул его, но произнес быстро. А что?
Кали пожимает плечами.
– Ну, просто если бы ты знала, можно было бы найти его самого в Рочестере и так выйти на его брата.
– Боже, об этом я даже не подумала. Может, мне удастся вспомнить и поискать. Спасибо.
– Просто поразительные вещи могут случиться, если попросишь о помощи, – соседка многозначительно смотрит на меня.
– Ты хочешь все узнать?
Ее поднятые брови как бы говорят: «Любят ли свиньи грязь?»
И я рассказываю ей, Кали, которая никак не грозила стать моим доверенным лицом, краткую версию своей саги.
– О боже. Да. Тогда все ясно.
– Что ясно?
– Почему ты все время держишься в стороне, всегда нам отказываешь. Мы-то думали, что мы тебе противны.
– Что? Нет! Не противны. Я просто чувствовала себя изгоем, и мне было жаль, что на вашу долю выпала такая соседка.
Кали закатывает глаза.
– Я перед тем, как сюда приехать, разошлась со своим парнем, а Дженн – со своей девушкой. Как ты думаешь, почему у меня столько фоток Бастера? Всем было фигово, все тосковали по дому. Поэтому мы и проводили столько времени на вечеринках.
Я качаю головой. Я и не знала. Я даже не пыталась что-то узнать. Потом я начинаю смеяться.
– У меня одна лучшая подружка с семи лет была. Я, кроме нее, ни с кем и не тусовалась из девчонок, и я, похоже, как-то упустила то время, когда люди учатся дружить.
– Ничего ты не упустила. Разве что ты и в детский сад не ходила.
Я беспомощно смотрю на нее. Конечно же, я ходила в садик.
– Если ты ходила в сад, то научилась заводить друзей. Это как бы первое, чему там учат, – она смотрит на меня. – Чтобы с тобой дружили… – начинает она.
– Надо дружить самому, – подхватываю я, вспоминая, что нам говорила миссис Финн. Или Барни.
