«Моя правота доказана на практике, – писал он. – Я не говорил этого Викторо-сан, только намекнул. Сказал, что у него будут свои ученики. Не сказал только сколько.
В Библии, которую я сейчас читаю в прекрасном переводе Никорай-сама, есть история про Авраама-сама, угодившего Богу. Бог сказал: потомство твое будет многочисленно, как звезды в небе. У моего ученика будет столько же учеников; придет время, и они заполнят небосвод и засияют ярко, ярче, чем звезды Кодокана!»
На страницах дневника Спиридонов знакомился с совершенно другим Фудзиюки, с Фудзиюки, которого он не знал. Он знал реалиста, почти циника, знал уставшего, пожилого искателя истины, не нашедшего того, что он искал всю жизнь. Фудзиюки из дневника был молодым, пламенным, мечтающим и, кажется, молодел с каждым годом. С каждым выпавшим на его долю испытанием.
Фудзиюки не сдавался, какие бы препятствия перед ним ни возникали. Его друг и ученик Окамото рассказал ему про «русский дом», дом Николая. Сказал, что там преподают дзюудзюцу, но преподаватель свои обязанности исполняет абы как. Фудзиюки загорелся желанием попасть в Никорай-до. Тогда он уже был болен желтухой.
В доме Николая Фудзиюки, по его словам, нашел то, что искал.
«Я как ловец жемчужин, видевший на дне самую прекрасную раковину; я готов задержать дыхание до разрыва легких, лишь бы заполучить ту жемчужину, что она скрывает», – писал он. Он проводит долгие часы в беседах с владыкой Николаем и другими наставниками школы. Вначале он считает их истину лишь частью большей, всеобъемлющей истины, русской истиной; он приводит такие параллели: православие – это русская истина, а его ученик, Викторо-сан, должен создать «русский путь борьбы», русское дзюудо. Но в православном мировосприятии он находит так много общего с той философией, которая, по его пониманию, лежит в основе «мягкого пути», что со временем начинает сомневаться, действительно ли это лишь часть великой истины – или все-таки вся великая истина, пусть увиденная с русской колокольни. Чтобы понять это, он сосредотачивается на тренировке русских учеников.
«Я хочу русского, православного мальчика сделать дзюудоку, – пишет Фудзиюки. – Хочу увидеть православное дзюудо. Уже не просто русское, а именно православное. Однажды я уже оказался прав. Не ошибусь ли на этот раз?»
Болезнь начинает медленно отступать, и Фудзиюки не может понять причин этого; все, что он знает о своей болезни, свидетельствует о том, что ему должно становиться хуже. И он делает сам себе анализы, даже берет пробы печени с помощью иглы из китового уса, чтобы понять, что происходит в его организме.
Результаты проб его удивили. В его организме не оказалось инфекций. Печень разрушается по другой причине. Вскоре он ее выясняет: в организм попало некое постороннее вещество, по косвенным признакам сходное с ядом фугу. Но Фудзиюки не ел фугу очень давно, он не может вспомнить, когда это было в последний раз, однако после того случая он остался здоров. Значит?
Значит, кто-то его травил. А затем бросил. Почему? Если его хотели убить – почему не довели начатое до конца? Возможно, целью было совсем не убийство?
Спиридонов знал, что острый ум Фудзиюки найдет разгадку. Сам он не мог нащупать ее, хотя, говорят, со стороны виднее. Но Фудзиюки все-таки эту разгадку нашел – его просто хотели выдавить из Кодокана. Убрать. Убить. Но, когда он уехал сам, решили не продолжать отравление. Незачем. Пусть себе учит бака гайцзынов усеченной версии дзюудо. Такова, видимо, была логика Дзигоро Кано.
Фудзиюки прекрасно понимал, что не сможет ничего никому доказать. А обвинить кого-то без доказательств означало потерять лицо, что было никак не возможно. И тогда он решил отомстить Кано иначе. У него не было времени дожидаться, когда взойдет посеянное им семя, когда Спиридонов сделает свое «русское дзюудо». Но, к счастью, у него был запасной вариант – его новые русские ученики, особенно один, делавший особенно выразительные успехи, но не понимавший этого из особой врожденной скромности. Вася Ощепков.
Об Ощепкове Фудзиюки отзывался почти с тою же теплотой, с какой писал о нем, Спиридонове:
«Он вернется в свою холодную северную страну, и их будет двое. Сколько звезд они зажгут! Об одном я молю Силы Света – чтобы никогда они не поссорились друг с другом, не стали считать друг друга врагами. Пусть они лучше вовсе не узнают друг друга, лишь бы не было между ними распрей. Пусть все их возможное противостояние будет только лишь на татами и всегда заканчивается поклоном уважения».
Читать эти слова Спиридонову было отчего-то неловко. Но не из-за хвалебных слов в адрес Ощепкова. У него возникало чувство, что он в чем-то подвел Учителя…
* * *
Фудзиюки долго сомневался, стоит ли посылать русских мальчиков в Кодокан.
«Я научил их многому, но этого мало, чтобы противостоять всей школе, – писал он в дневнике. – Но без Кодокана все, что я делал, лишено смысла. Им нужны поединки с другими дзюудоку. Но Дзигоро Кано не даст им равных партнеров. Он постарается сразу подавить их. Выбить из них желание учиться дальше или попросту уничтожить».
Фудзиюки даже скорбит о своем учителе:
«Боже, какой великий ум и какой ограниченный! Я могу его понять, когда думаю, как он, в рамках представлений японской нации. Но дзюудо и его философия больше, намного больше, чем маленькая Япония. И Россия для дзюудо может дать самую плодородную почву!»
Несмотря на отказ ему во въездной визе, Фудзиюки с теплотой отзывается о родине Спиридонова и Ощепкова. Рассуждая о России, он пишет о судьбах мира: «Россия – это мир в миниатюре. Она не единственная страна, где живут люди разных рас, разных национальностей и вероисповеданий, но единственная, где одна раса не доминирует над остальными. Если мечте гуманистов суждено сбыться и человечество объединится, то только по образу России, и именно с России начнется такое объединение. Потому что в России создана единственная дееспособная концепция гармоничного сосуществования абсолютно разных людей».
Спиридонов был удивлен, насколько его учитель полюбил его Родину. Вдвойне он удивился причине такой любви:
«Этому научил меня мой ученик, Викторо-сан. Он не кричал о своем патриотизме. Его любовь к Отчизне была безмолвна, но притом абсолютно истинна».
Уже умирающий, Фудзиюки писал, что очень хотел бы перед смертью хоть раз увидеть своего сына – так Учитель назвал его в первый и последний раз…
Фудзиюки постепенно все больше склонялся к православию:
«Нет отдельной японской или русской правды, правда одна для всего человечества. Если разобраться, Будда учил тому же, что и Христос. Но, в отличие от Будды, Христос не только учил – ради своей Правды он пошел на мучительную смерть. Красивые слова и добрые дела сами по себе ничто, они лишь тогда имеют цену, когда ты жизнь готов отдать за них». И Фудзиюки не просто писал это – он подтвердил это на деле.
* * *
«Если бы у них было немного времени, чтобы окрепнуть!» – писал он о своих учениках и постепенно приходил к мысли, которую и выразил незадолго до того, как отвезти ребят в Кодокан:
