Ощепков выпил и вытер губы рукавом. Спиридонов закурил.
– Я опять холост и одинок, – сказал Ощепков, а Спиридонов ждал, когда он заплачет. Неправда, что настоящие мужчины не плачут. Бывают случаи, когда плачут даже бронзовые барельефы.
Но Ощепков так и не заплакал, лишь повторил:
– Холост и одинок…
* * *
После полуночи Ощепков заснул, а Спиридонов просидел без сна до утра. Утром они перекусили тем, что осталось, не разговаривая.
– Пойдем… к ней? – только и прозвучала одна фраза из уст Ощепкова.
Спиридонов кивнул. Идти оказалось недалеко, каких-нибудь два квартала. Кладбище было новым, но уютным – с молодым березняком и новой же деревянной церквушкой, выкрашенной в синее и голубое – цвета Богородицы. В церкви шла служба. Когда дьяк хорошим баритоном завел «миром Господу помолимся», Ощепков остановился и торопливо перекрестился. Затем повел Спиридонова дальше.
Они подошли к новым могилам: снег здесь был перемешан с грязью и глиной, и казалось, что земля покрыта запекшейся кровью. Ощепков остановился у припорошенной снежком свежей могилы, на которой уже успели поставить выкрашенную в белое деревянную пирамидку со звездой.
– Виктор Афанасьевич, – начал Ощепков, когда они постояли у могильного холмика. – Вы уж меня простите, но никуда я не поеду отсюда. Зачем?
– А зачем вам здесь оставаться? – мягко возразил Спиридонов. – Мучить себя? Вы закончили свои дела, попрощались со всеми. Уезжайте. Уезжайте подальше, Василий Сергеевич.
Ощепков поднял глаза. Спиридонов отметил, что в глазу у него лопнул сосудик.
– А как же она? – тихо спросил он. – Как я ее оставлю?
– Вы ее не оставите, – ответил ему Спиридонов. – Где бы вы ни были, она будет с вами. В вашем сердце. В вашей памяти.
Ощепков долго смотрел на него. Затем медленно кивнул, но как-то неуверенно, и тогда Спиридонов добавил:
– Просто спросите себя: хотела ли бы она, чтобы вы остались с ней здесь. На могиле. Или хотела бы, чтобы вы шли дальше? Вы говорили, она хотела, чтобы у вас были дети? Тогда исполните ее желание!
– Как? – Ощепков отпрянул. – Виктор Афанасьевич, как вас понимать?
– Вы можете подготовить хороших бойцов. Это и будут ваши дети! Моя жена мне так и сказала, когда у нас не…
И осекся, чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы.
– Так, значит, вы тоже… – пробормотал Ощепков.
Спиридонов положил руку ему на плечо:
– Да. И довольно об этом.
Ощепков кивнул, сгреб с могильного холмика горсть земли, скатал в шарик, сунул другую руку в карман пальто и, достав небольшой платочек с оборочками, явно дамский, осторожно завернул в него землю и, взглянув в глаза Спиридонову, твердо сказал:
– Тогда идем на вокзал.
– А… зайти за вещами? – напомнил ему Спиридонов.
– Что вещи… Все, что мне нужно, у меня с собой. И, знаете, я боюсь. Боюсь, что не смогу уйти, если сейчас…
Он замолчал, не закончив. Но Спиридонов все понял.
– Хорошо. Идем на вокзал.
Сколько раз впоследствии Спиридонов пожалеет об этом решении!
Глава 7
Проклятые дни
1933
До чего странными бывают капризы этой дамы – Судьбы!
Зал боевых искусств общества «Динамо» перебрался в отремонтированное здание Московского общества любителей лайт-тенниса, закрытого в восемнадцатом. Это место на Петровке было Спиридонову хорошо известно: в этом здании он в семнадцатом открыл свои курсы, попутно возглавив осиротевший и вскоре почивший в бозе бывший Императорский яхт-клуб, располагавшийся на близлежащих озерах… на которых они с Клавушкой не раз катались на коньках.
Раньше такое обилие воспоминаний, связанных с этим местом, заставило бы Спиридонова обходить его десятой дорогой (что он и делал долгое время, отказываясь переводить в помещения вновь открывшихся кортов свои курсы), но после второй поездки в Новосибирск что-то у него в душе поменялось. Теперь он не боялся того, что скрывает его память, и, когда накатывали воспоминания, предавался им лишь с толикой грусти.
Он вышел на крыльцо и потянулся к карману френча за папиросами. И тут же опустил клапан – на крыльцо высыпали его ученики. В их присутствии Спиридонов старался не курить.
Будущие милиционеры веселой гурьбой скатились со ступенек. На учителя они не обращали внимания. Спиридонов невольно ими залюбовался: крепкие, ладные, а уж на татами какие молодцы!
– Ну пока, ребята, – зычно попрощался самый высокий из парней, пожимая руки всем остальным. У него были голубые глаза и пшеничного цвета кучерявый чуб, родом он был откуда-то с юга Курской области. – Побегу я.
– Коль, а ты куда это так быстро? – спросил другой, смуглый, как цыган, парень, родом из Краснодарского края.
– Куда-куда, на кудыкину гору, – отмахнулся Коля, улыбаясь. – Побегу это ГТО сдавать, вторую ступень.
– Да на кой оно тебе? – удивился «цыган» (звали его Руслан). – Без значка, что ли, непонятно, что ты и к труду, и к обороне готов?
Николай смутился:
– Да… это. Я ж говорил… В общем, Маруська заклевала: у всех, говорит, значки, а у тебя что? Я-де знаю, что ты у меня самый лучший, но и перед подругами похвастать охота.
Парни загоготали, конфузя Кольку. Спиридонов почувствовал раздражение: Николай в этой группе был первым бойцом, а из-за какой-то вздорной девицы должен бежать сдавать бессмысленные нормативы. Ради какого-то там значка…
– Вьет из тебя веревки твоя Марусенция, – продолжал цеплять Николая Руслан. – Так, глядишь, она тебя и на планерное поле затащит…
– Тьфу на тебя, тетеря, – с досадой отвечал Николай. – У меня уже три прыжка, скоро пятерку себе повешу. А про Маруську еще слово скажешь, я тебя в следующий раз так изломаю, сам Виктор Афанасьевич не разогнет.
Спиридонов деликатно кашлянул. Ребята, как по команде, обернулись к нему.
– Я лично не вижу ничего плохого ни в сдаче норм ГТО, ни в прыжках с парашютом, – спокойно, с улыбкой, проговорил Спиридонов. – Если, конечно, не в ущерб нашим занятиям. Честно говоря, я уверен, каждый из вас с легкостью сдаст эти самые нормативы. А девочки – они такие, падкие на все блестящее, ровно сороки.
Ребята несмело заулыбались. Но Спиридонов подмигнул, и молодежь вновь с удовольствием зашлась хохотом. И все-таки он испытывал нечто вроде изжоги, только не в желудке, а в душе. На то были свои причины…
* * *
Когда ребята разошлись, Спиридонов достал вожделенную папиросу и закурил. Теперь он курил не «Кино», а более дорогой и более легкий «Люкс». Все бы ничего, но «Люксом» Виктор Афанасьевич не накуривался, потому дымил даже больше, чем раньше.
