Быть тут – это было все
Некролог ирландскому сеттеру Принцу
Принц умер в преклонном возрасте. Он как раз начал отказываться от прогулок, так что его приходилось насильно тянуть на волю, где он мог произвести одно из двух дел, ради которых и жил на свете. В последнее время он давал нам понять, что выходит на прогулку вообще только ради нас. За ошибочные суждения такого рода мы проклинали его по нескольку раз на дню.
И вот нам вдруг так не хватает его. Кухня больше не пахнет собачьей едой «Чаппи». За холодильником присматривать не надо. Нигде не спотыкаешься об окровавленные теннисные мячи (у Принца кровоточили десны). Нет лужиц слюны, которые указывали бы на заявления об аппетите. На полу нет грязных пятен. Нет остатков пищи, которые, запутавшись в усах и ушах, вызывали зуд, от которого он избавлялся, потираясь о ковер. Нигде не рассыпаны колечки собачьего корма «Фролик». Покрытие пола не вздыблено из-за многочисленных внутренних битв Принца с самим собой. Стерильное отсутствие клочьев шерсти во всех углах и нишах. Квартира, которую Принц профессионально загаживал, вдруг опустела.
Принц умер. Он больше не может валяться на спине, задрав задние лапы. Может быть, он в последнее время даже не знал, есть ли они у него еще. Последние недели нам всякий раз приходилось ставить его на ноги, чтобы вести на прогулку. Если уж он вставал, то механически плелся вперед.
После чего-то вроде апоплексического удара прошедшим летом, когда он зигзагами бежал по саду и закладывал виражи, как мотоциклист, пока не рухнул, мы каждый день давали ему таблетки от сердца. Это было еще терпимо. И нам было радостно видеть его в возбужденном состоянии, порой еще радостного, виляющего хвостом, занятого любимым делом (поеданием корма «Паппи», прогулкой). Под конец у него стали подкашиваться лапы. Благодаря уколам его можно было поставить на ноги лишь на несколько часов. Ветеринар предложил нам брать с собой коврик, чтобы при необходимости волочить его на прогулке. Принца это уже не беспокоило, ему в последнее время все было безразлично. Он давал без сопротивления привязать себя к санкам или к тележке. Всякий раз он тупо смотрел вниз и ни о чем при этом не думал. После всего этого мы преодолели западное желание держать домашних животных за придворных шутов. Когда и ветеринару стали приходить в голову только шутовские приемы для поддержки мифа о «живой мягкой игрушке», мы дали усыпить Принца. Нам от этого укола было гораздо больнее, чем ему. Он не знал, как укол подействует.
Принц умер. Маленькое утешение: поскольку при жизни ему не перепадало ни детского, ни почтальонского пинка, то он наверняка попал в собачий рай. Он был молодец. Даже больше: «Какой молодец!» А то и: «Ай да молодец!» Он был ирландский сеттер, то есть малолетка, потому до старости говорил на детском языке.
Принц был привязан к нам. И бесстыдно этим пользовался. Он всю свою жизнь был свободен от того, чтобы самому заботиться о своих делах. Когда он чего-нибудь хотел, он просто лаял. Уже сама необходимость создавать эту причинно-следственную связь напрягала его настолько, что у него не оставалось сил объяснить нам, почему он лает. Мы должны были догадаться сами. Особенно тяжело нам это давалось, когда он лаял просто оттого, что ему было скучно. А заскучать он мог в любую минуту.
В ответ мы позволяли себе обходиться с ним – при всем уважении к его благородному генеалогическому древу – как с полным идиотом. К счастью, он и был им – и потому ничего не замечал. Для собаки, можно сказать, он был даже умным. Тут мнения расходятся. Один друг семьи, наблюдавший Принца за тем, как он после укуса осы в намерении реванша часами лаял на гнездо, отнес его интеллект к ботанической группе лилейных. Элизабет до последнего дня придерживалась смелой противоположной теории: «Он умный, он понимает все, только не признается». Она должна была так говорить. Ведь это она его купила четырнадцать лет назад. Заплатила четыре тысячи шиллингов.
Когда появился я, деваться было уже некуда. Принцу было уже шесть, и он был полностью зрелым как физически, так и умственно. Мы с первой секунды нашли общий язык. Он залаял. Я спросил: «Разве собака должна лаять?» Он залаял. Я сказал: «Кто-нибудь, уберите собаку!» Он залаял. Элизабет крикнула: «Фу, громко!» Принц склонил голову в знак, что он уже слышал приказ, и продолжил лаять. Я крикнул: «Цыц, Принц!» Элизабет возмутилась: «Не кричи на него так, он не виноват». Пес одобрительно гавкнул. Элизабет предположила, что ему надо на улицу. Я подумал: пусть идет. Элизабет поинтересовалась, не схожу ли я с ним. Принц залаял.
Выводить его приходилось трижды в день, то есть 15 330 раз за всю его жизнь. Случаи поноса, когда выходить надо было каждые полчаса, – не в счет. Ему-то было все равно, где делать свои дела. Но мы сошлись на том, что лучше все-таки за пределами квартиры. Когда Принца брали на поводок, он становился невыносим. Поводок всю его жизнь был натянут. До своих 13 лет Принц тянул нас туда, куда ему было надо. В один прекрасный день он резко сменил направление и потянул в сторону дома.
«К ноге» – это для него кое-что значило. Пока говоришь ему «К ноге», он идет к ноге. Команда произносится за секунду. После сотого «К ноге» смиряешься и позволяешь ему тянуть, куда его душе угодно.
Без поводка Принц был, как правило, спокойнее. Без поводка он, как правило, убегал. Венский лес он поначалу считал шаровидным. Под тающую вдалеке команду «Принц, назад!» он бежал прямиком в ближайший перелесок. Выныривая где-нибудь на другой стороне, он удивлялся, что нас там не оказывалось, чтобы встретить его. Целью его дороги домой были парк Хайнца Конрада со стократно помеченным им памятным камнем и маленький газон у Элин-Верке, знаменитый своим пышным букетом. Две дюжины окрестных собак считали этот газон своей территорией и каждый день унижали друг друга новыми опрыскиваниями.
Временами дело доходило и до фактических разборок. Принц был трусишкой, бесконфликтным шпионом и уж никак не подлым забиякой. На основании своих размеров он, правда, был обязан хотя бы делать вид, что ничего такого не потерпит. Когда его противник-дворняга, наскучив неравной борьбой, удалялся, Принц еще раз грозно лаял ему вслед, праздновал сам с собой победу и обмывал успех по-своему – поднятой задней ногой.
У Принца были большие проблемы с местом. Он казался себе слишком большим и не знал, куда себя деть. Ментально он относил себя к болонкам. Поэтому каждый вечер сигнализировал о своей решимости побороться за соразмерно маленькое местечко на коленях одного из нас. Слова «Принц, так не пойдет, ты слишком большой» вдохновляли его на покорение все больших высот.
В целом же всю его жизнь у него было одно самое большое дело: быть тут. Эту цель он преследовал круглые сутки. Ее исполнение состояло в том, чтобы, свернувшись калачиком, находиться в непосредственном контакте сразу со всеми наличными хозяевами. Он искал соприкосновения, нуждался в телесном контакте, должен был насильно овладеть человеком.
К тому же он был дико ревнив. Поцелуи он категорически пресекал, с лаем или воем – все зависело от их интенсивности. Двуспальные отношения он беспощадно превращал в трехспальные. Ничто межчеловеческое не было ему настолько тесно, чтобы он не смог туда внедриться. Почти ничто.
