– Я виноват, признаюсь, – сказал Навроцкий, – плохо умею объяснять. Смотрите!
И граф снова притянул конструктора к смотровому люку.
Котин сначала не понял, что перед ними, какая-то стена с пятном. А где улица? Потом пришло понимание.
– Не надо! – закричал он.
Но было поздно. Да и Навроцкий не собирался отступать от задуманного. И танк ударил в стену жилого дома на улице Стачек.
Без приказа Егор остановился, вдавив тормоза до упора. Сидевших на заднем сидении бросило вперед, на кресла. Но в свой адрес шофер ничего не услышал. Инженер Тихонов закрыл лицо ладонями, когда темный танковый силуэт слился со стеной. Он не желал видеть, что произойдет.
От сотрясшего дом удара вылетели стекла из окон на нескольких этажах. А вокруг танкового корпуса поднялось облако кирпичной пыли. Стена вокруг броневой машины стала распадаться. Танк дал задний ход, стал виден пролом, и в него сыпались сверху доски, кирпичи, куски штукатурки, похожие на карандаши паркетные рейки, мелькнула кровать, с которой съезжало белье, а по нему колотили чьи-то руки, упал шкаф, разметав створки, как птица крылья. Пролом полностью закрыла от взглядов кирпичная пыль.
Навроцкий дал танку задний ход. Потом снова стал выводить его на улицу Стачек.
– Говори, изобретатель, говори, как нам спасаться!
Котин взвыл и мотнул головой, метя в кадык этого сумасшедшего «майора».
Навроцкий откинулся в кресле и локтем ударил ученого в подбородок. Засмеялся.
– Ты, я вижу, ничего не понял, изобретатель! Придется повторить таран!
– Нет! – закричал конструктор. И, слизав языком кровь с прокушенных губ, добавил: – Хорошо, только прекратите. Я скажу вам. Это должно закончиться. Аэродром… военный аэродром в Сосновке…
– Знаю, – сказал «майор».
– Там всегда дежурит эскадрилья, готовая к вылету. Самолеты заправлены и отлажены. Я знаю, в какой части аэродрома она располагается. Если вы не умеете водить самолет, то ничем помочь вам больше не могу.
– Умею. – Повернул к конструктору испачканное лицо «майор». – Представьте себе, умею. Ну, наконец-то, черт побери, наконец-то. Вы мне начинаете нравиться, изобретатель. Вот это уже толковый план…
Капитан подумал, что теперь инженеру не помогут ни пощечины, ни приставленный к груди ствол. Но когда Тихонов оторвал от лица ладони, Шепелев увидел на лице инженера злую решительность и сосредоточенность. Тогда командир задал ему неожиданный вопрос:
– Вы уверены, что танком управляет не Котин?
«Эмка» вновь продолжила свое преследование, больше пока что напоминающее почетный эскорт.
– Вы же сами видели? – устало отозвался Тихонов. – Да Жорес Яковлевич бы никогда…
– Предположим, его заставили, приставив к виску пистолет. Как мы можем убедиться, что не Котин на месте механика? Подумайте!
– Он бы вел машину не так, – сказал инженер, к которому вернулось хладнокровие. – Почерк вождения не тот. И не только и не столько в стиле дело. Видите ли, чтобы манипулировать фрикционными рычагами, требуется немалая физическая сила. Нужны очень сильные руки. Жорес Яковлевич не слабый человек, нет, но… я ездил с ним вместе на полигоне, он наваливается при переключении на рычаг всем весом тела. То есть ему бы не удалось вести машину так плавно, совершать маневры, что мы наблюдали, а выполнялись они мастерски, виртуозно…
– То есть вы исключаете, что за рычагами сейчас находится Котин?
– Абсолютно, – и инженер даже улыбнулся. – Вдобавок он бы фару включил, так, чисто автоматически. А чего этот едет при выключенной фаре, я не знаю.
– Обходите его, Егор. Надо посмотреть на чудо-танк со всех сторон.
«Кэвэшка» держалась середины правой полосы движения. Те машины, что решались на обгон, а находились и такие кроме их «эмки», выезжали чуть ли не на встречную полосу, спуртовали, врубив предельную скорость, и переходили на нормальную, только когда танк оказывался далеко позади. «Эмка» же, когда ее правые дверцы оказались напротив танкового «борта», уравняла скорости с дизельной махиной. Командир поменялся местами с инженером и, открыв окно, какое-то время изучал творение конструктора Котина. Так, наверное, снизу вверх лилипуты рассматривали Гулливера, опасливо держась подальше от его каблуков.
Навроцкий ничего не слышал кроме рева двигателя, лязга движущегося железа и раздражающего стука над головой – что-то там было не закреплено и болталось. В смотровом отверстии тянулась цепочка фонарей, лента асфальта, иногда, когда в обзор попадал тротуар, можно было видеть идущих людей. «Жаль, не поглядеть на их физиономии и не заглянуть в их мыслишки, – подумалось графу Навроцкому. – А в центре будет повеселее». Хотя, понял он, подходит пора закрываться, опускать крышку смотрового люка, пора наглухо закупоривать себя в движущемся металлическом ящике. Нет, никто не выкатывал орудия на прямую наводку, не бежал со связкой гранат наперевес, и разведчик был уверен – еще не скоро красные оправятся от потрясения и попробуют что-то предпринять. И предпринять-то им особо нечего – в танке главный танковый конструктор, надежда страны, надежда Сталина. Так что, кто решится подбивать танк без приказа от самого вождя народов?
Нет, все так. И воздух, заносимый встречным ветром в смотровой люк, приятно обдувает, разгоняет запах машинного масла и солярки. Но что-то подсказывало Навроцкому, что дальше ехать с открытым забралом не стоит, где-то в подкорке пискнул сигнал тревоги. Да, надо уже переходить на прибор наблюдения, сказал себе с сожалением Навроцкий.
Командир рассматривал танк сбоку, а инженер объяснял ему, как можно проникнуть внутрь машины.
– Башенный люк, люк стрелка-радиста – они точно заперты сейчас. Эвакуационный люк, он снизу, на днище. Люк для демонтажа пушки, он сзади на башне, но закрыт, иначе бы крышка болталась.
Капитан Шепелев отдал приказ шоферу:
– Обгоняйте его, Егор. Взглянем на него спереди. Продолжайте, инженер.
– Сверху на башне имеется люк для закладки боеприпасов. Вот его этот псих, этот шпион мог и не проверить. Но мы сами его, наверное, закрыли. Вернее, не открывали…
Навроцкого позабавил лихач, обскакавший на «эмке» его танк и какое-то время храбро удерживавший автомобиль метрах в двадцати впереди. К заднему стеклу прилипло чье-то лицо. «Что, не часто доводится видеть танки на улицах? – вступил Навроцкий в заочный, безответный и безмолвный диалог с любопытным. – Запоминай, восторгайся, зарисовывай в мозгу. Сегодня будешь расписывать друзьям по работе, а те будут украдкой перемигиваться, ну и заливает наш «такойтович». А жена вечером охнет, побелев, опустится на край кровати, а, когда придет в себя, устроит тебе скандал, мол, а ты о детях подумал, гад!»
Лихач поднял графу настроение.
Егору было страшно. И стыдно от того, что не может управиться со страхом. Но чем отгонишь видение гусениц, утюжащих его хрупкую машину? Егор почти не смотрел на дорогу впереди, он почти не отрывался от зеркала заднего вида, которое, целиком не вмещаясь, заполнял собой танк. Кинет взгляд в лобовое стекло и вновь – к зеркалу, которое беспрерывно поправлял, просовывая руку в окошко. И каждые десять секунд оборачивался. А еще Егор вслушивался в мотор, как врач вслушивается в легочные хрипы, приставив к груди стетоскоп. Малейший сбой, стоит мотору чихнуть и Егор – он готов к этому нервами и мышцами – выкручивает руль до отказа вправо. Пусть «эмка» вылетит на тротуар, путь будет что будет – только не под гусеницы. «Чего ж командир медлит, сколько ж можно!» Егор позвоночником чувствовал эти тонны стали, наползающие сзади и управляемые безжалостным врагом. Но стыд не позволял шоферу добавить скорость.
