– Вольному воля.
Тот, кто сидел рядом с Шепелевым, прислонясь к трубе, был высок и худ. В его зубах блестели золотые и железные зубы, а на пальцах и запястьях синели татуировки. Глаза его сидели глубоко, словно боялись яркого света. Его худоба относилась к той самой черной худобе, которую понимающий взгляд разглядит по едва уловим признакам. То есть когда человеку не суждено уже располнеть, как бы много он не ел. Такое получаешь или от рождения, или от такой жизни, что способна перестроить любой обмен веществ.
– Говори. Какие там дела? – Того, кто сидел рядом с Шепелевым, звали Леонидом, а прозывали Жох. Он достал из кармана потрепанной кожаной куртки папиросу.
И Шепелев рассказал обо всех событиях сегодняшнего дня. Если бы кто-то узнал, что капитан госбезопасности открывает уголовнику служебные секреты, то сначала бы не поверил, а потом потянулся бы к кобуре. А Шепелев рассказывал. Потому что мало кому так доверял, как человеку по кличке Жох. Рассказывая, капитан и сам еще раз прошел по ступеням событий, проверяя свои выкладки.
– Вот, собственно говоря, и все, – закончил свой рассказ Шепелев.
– За призраками гоняетесь, веселая работенка, – улыбка Жоха блеснула золотом и железом. – Ты, понимаю, не за советом меня зазвал?
– Совет тоже не помешает, но нужна помощь. И не просто помощь, Леонид, а содействие.
– Может, ты меня и в легавые запишешь, на полное довольствие поставишь? – Жох щелчком отправил докуренную папиросу в полет до дворовой земли. Над головой захлопали крылья – голубь сделал над ними круг, не нашел ничего для себя интересного и улетел.
– Я хочу, – продолжил капитан Шепелев, – чтобы ты дал своим людям наводку на чужаков, пусть пошустрят по хазам, по притонам, по малинам, по чердакам, по баржам, по заброшенным домам, по пригородам. Меня интересую любые пришлые и подозрительные. Сам придумаешь какое-нибудь объяснение. Скажешь, например, легавые к нам внедряют человека, а под какой легендой неизвестно, надо его, дескать, вычислить на подходе.
– Ты же знаешь, как я добился авторитета в этом городе, – заговорил Жох уже без ерничества, – могу шрамы на брюхе показать. На этот раз, если ребята меня зарежут, то их правда будет.
– Понимаю, – Шепелев рывком поднял с железного кровельного листа. – Придумаю что-нибудь другое.
– Да сядь ты! – Жох взмахнул рукой. – Какие вы, легавые, нервные! Как фраера на первой ходке. Придумаю для тебя чего-нибудь, придумаю, но, может, не в таком размахе, как ты меня заряжаешь.
Леня-Жох сделал глоток из водочной бутылки, утерся рукавом.
– Слушай, капитан, а почему это для тебя так важно? Ну дождись, когда буржуйские шестерки провернут дельце и лови себе по следам. Чего гоношиться?
– Если б знать, что они задумали.
Жох хохотнул.
– Надо заслать маляву заграницу, так и так, мол, вы прежде Шепелеву предупреждение закидывайте, что придумали, может, он вас и не тронет.
В небе голуби крутили фигуры высшего пилотажа. Их подбадривал залихватский свист пацанов, которые стояли, опираясь на прутья высокой ограды, опоясывающей крышу.
– Вот ответь мне, капитан, – сказал Леонид по кличке Жох, – ты никогда не думал о том, чтобы срыть отсюда, из страны, как срывают из лагерей. Ты же знаешь лазейки. Смог бы ведь.
– Смог бы, – не стал спорить капитан. – А сам ты об этом не думал?
– Мне нечего думать. Тут я в законе, а там, что прикажешь, шестерить на дядю Джона?
– А я здесь дома.
– Но дом-то на барак смахивает, а?
– Ты не знаешь, Леонид, – Шепелев достал зажигалку и принялся вертеть ее в руках, открывая и закрывая со щелчком крышку, – но можешь мне поверить, – очень много бывших возвращается из эмиграции на родину. При этом отдают себе отчет, что их здесь могут шлепнуть или посадить. И тем не менее едут. Не все же они сумасшедшие. Значит, есть в нашей стране притягательная сила, зарыт в ней магнит. Надо будет как-нибудь сходить в океан. Я думаю, оказавшись в нем, без берегов и с бездной под ногами, испытываешь подобное – слияние с мощью, восхищение и страх перед нею, ощущение себя частью ее и ощущение того, как пронизывает и пропитывает тебя эта мощь. И эта страна сродни океану, любая другая страна после нее покажется мелководьем. И не случайно, что именно она воздвигает над собой империю. Этой стране тесна обыденность и обычность, она не согласиться жить без размаха и величия. Ее история – а история никогда в ней не была только в прошлом, она всегда делается на твоих глазах – это прыжок с Эвереста. Или ты научишься летать и станешь таким, каким никто еще никогда не был, или расшибешься в лепешку. Я, живя в этой стране, ощущая себя летящим с Эвереста – страшит и завораживает. И не знаешь, что тебя ждет. Что ждет всех нас, страну, империю. Больше всего меня пугает, Леонид, если мы не разобьемся и не взлетим, а бултыхнемся в болото обыденности, в котором барахтаются остальные страны и народы. В котором они живут мечтой поуютнее устроиться в болоте, урвать грязьку пожирнее. По мне уж лучше мечта о мировом господстве и последней великой битве, чем сытое болотное кваканье. А Сталин, которого ты так ненавидишь… Сталин – тот, кем каждый из нас хотел бы стать, но получилось именно у него.
– Да ты поэт, капитан! – Жох глядел на капитана с нескрываемом удивлением. И это тот человек, которого он не первый год знает!
– Пойду, хватит проповедовать на крыше, – сказал капитан, протягивая на прощание руку Лене-Жоху. – Значит, договорились?
– Так понятно, что договорились, – ответил Жох…
* * *
Они подходили к третьему по счету магазину.
– Как договаривались, если здесь пролет, то подключаем ваших и наших, пускай прочесывают весь район, а потом район за районом, – говорил Андрей своему напарнику из милиции. Хотя прекрасно того понимал: одно дело – общий успех операции, и совсем другое – твой личный успех, когда ты выкладываешь на командирский стол важнейший материал, добытый тобой без чьей-либо помощи. Это позволяет испытать чувство гордости собой, гордости единоличного победителя. Лезин любил возвращаться победителем. Лезин чувствовал, что они с Иваном в этом похожи.
– Нюх, Андрюха, меня не подводит, – убеждал Нестеров. – Поверь мне, этот хмырь с бородой, пусть он и ваш клиент, водку покупал в близлежащих магазинах. Не тащил он ее с другого конца города.
«Почему командир отрядил меня одного? Он не верит, что диверсант и убийца еще в городе? Проверяется для порядка? – размышлял Андрей, распахивая дверь под надписью «Гастроном». – Было бы неплохо, если бы командир ошибался. А чем будут заниматься остальные? Заводом «Красная заря»? Или строевой и политической?»
Нюх не подвел Ивана Нестерова из Сталинского УГРО – продавщица винно-водочного отдела Ириша вспомнила покупателя-бородача. Суетившаяся рядом заведующая тут же встала за стойку на подмену продавщицы, а для беседы уступила свой кабинет.
В кабинете сразу стало ясно, что вести разговор предстоит Лезину. Так как продавщица Ириша с неохотой отрывала от него взгляд, чтобы повернуться к Нестерову, а, повернувшись, огрызалась на вопросы милиционера вызывающе краткими ответами, предваряя их тяжелым вздохом. Стоило спросить лейтенанту госбезопасности, и ответы становились содержательнее, подробнее, для дела полезнее.
