– Говори! Глаз вырву! – и чуть сжал пальцы, отчего тот всхлипнул.
– Это поганая лавка, – заканючил белобрысый, – кто на неё сядет, на того плюют…
– Ух ты! – изумился Савин. – Это кто такое выдумал?
Уж не знаю, почему эту лавку признали запретной. Что на ней такого произошло, чтобы в любого, севшего на неё, все местные пацаны плевали. Но я понял – кто это придумал. Естественно, Вершина. Порядки тут наводит, аналогично зоновским, что от отца узнал.
Существует в зоне такая каста – опущенные, их ещё «петухами» называют. Низший слой зоновского общества. Все их вещи, предметы обихода обозначены особыми метками, чтобы другие не опоганились. Опущенные сидят, спят и едят в отведенном им месте. Не дай бог какому-нибудь зеку, даже по незнанию, коснуться любой вещи «петуха», то автоматически он будет считаться опущенным, и никого подробности не волнуют – случайно коснулся, не случайно…
Меня взяла злость на эту уголовную действительность, на Вершину, устроившего это тут, на этих идиотов, следовавших этому дебильному решению. Захотелось избить придурков. Скрипнул от злости зубами, и белобрысый опять дернулся, но из такого захвата не вывернуться. Подтянул его ещё ближе и зашипел прямо в лицо:
– А если твоя мама сюда сядет, то ты в неё тоже плюнешь? Чего молчишь, урод? – и опять рявкнул остальным:
– Сидеть! Верблюды хреновы!
Савин легко стукнул полбу крайнего, усаживая обратно.
– Прекратите хулиганить! – заверещали из окна первого этажа. – Сейчас милицию вызову!
Обернулся и увидел, что из окна первого этажа смотрит женщина с волосами, накрученными на крупные бигуди.
– Вызывайте, – отвечаю этой бугристой голове. – Чего же молчали, когда тут трое одного метелили, а?
Голова скрылась, а я спросил у Олега:
– Ты их знаешь?
– Этот из восьмого «б», – показал он на белобрысого, – а эти из седьмого «д». Как звать – не знаю.
– Кто из них в тебя плюнул?
– Эти двое, а этот только бил, – Савин показал на сидящего перед собой, затем ткнул пальцем в белобрысого, – но вот этот первый харкнул.
Посмотрел высокому в глаза, тот сразу тихо заскулил, предчувствуя будущую экзекуцию. Поздно, голубчик, раньше думать надо было. Усмехнулся пришедшей мысли…
– Ну и что с ними делать, а? – спросил Олега, напустив металла в голос.
– А по рожам надавать…
– Нет, – перебиваю, – мы поступим по-другому…
Ухватил сразу двоих пацанов за их верхние губы и потянул вверх. Олег сразу сообразил, что я задумал, и тоже схватил третьего за губу. Они приглушенно завопили, но противиться боли не могли, встали, как миленькие. Развернув «верблюдов», мы усадили их, почти одновременно, на «поганую» лавку.
– Вот, – удовлетворенно сказал я, – теперь плюйте друг на друга, пока слюна не кончится.
Как только мы пацанов отпустили, они вскочили с лавки как с раскаленной сковороды, и бежать…
Но я перехватил белобрысого за руку и загнул болевым.
– Погоди, вопрос есть, – сказал я ему, – где тусуется Вершина?
– Обычно в скверике у беседки, – заскулил высокий, – отпусти, больно.
– Потерпишь. Так обычно, или где-то ещё? – и я прижал кисть сильней.
– Ай… ещё он в будке бывает. Ай!
– Что за будка? Где именно?
– Старая будка, рядом с домом отдыха. Да отпусти же, больно…
– Я знаю где, – сказал Савин. – Пойдем, Серег, отпусти этого верблюда́.
Я отпустил белобрысого, наградив его напоследок пинком под зад.
Длинный «верблюд» отбежал подальше и что-то грозно заорал, но мне было плевать на его пустые угрозы. Ничего он мне не сделает, только и будет издалека воздух от большой обиды сотрясать.
Микрорайон имел форму сильно вытянутого прямоугольника. До дома отдыха недалеко, только пересечь поперёк. Мы прошли половину пути, как Олег меня остановил.
– Серёг, когда про поганую лавку сказали, у тебя глаза такими бешеными стали. Я подумал, что ты сейчас их убьёшь.
– Этих уродов не за что убивать. Тут другое…
– Что?
Я пояснил Савину смысл «поганой» лавки и рассказал некоторые зоновские реалии.
– И что теперь… – бледнея, пробормотал он, – они ведь всем расскажут…
– Не расскажут, побоятся, так как сами опоганились. А насчет себя не волнуйся, сам-то себя таким не считаешь?
– Нет, конечно! – возмущенно выпалил Олег.
– В этом-то и суть.
– Сволочь этот Вершина, – зло сплюнул Савин. – Чувство такое, будто пятно несмываемое осталось.
На то и ставка была, что чувство такое будет. И Савин прав – Вершина сволочь, причем большая сволочь. А ему только шестнадцать лет, и страшно подумать – что дальше будет? Боюсь, что разговора с ним может не получиться. Могу сразу в рожу дать, как увижу. Руки так и чешутся.
Мы вышли на дорогу, разделяющую частный сектор и пятиэтажки микрорайона. В садах вызревала черешня. Опять это чувство непривычности. В Поволжье в это время только-только все зацвело, а тут погода, как говорили у нас ребята в отряде – шепчет. Буйство зелени. Небо синее-синее, чуть разбавленное клёцками мелких облаков. Солнце ласково щекочет кожу. И я такой юный. Чего бы не радоваться? Вот только от ложки дёгтя никуда не денешься.
Пошли вниз по дороге, любуясь наливающейся красным цветом черешней. Чуть ниже частных садов начинался бетонный забор дома отдыха. Только забор этот странный какой-то. Трехметровый, желтого цвета и с колючей проволокой поверху. Что это за дом отдыха такой? Больше на спецучреждение похоже. Сто пятьдесят метров мощной ограды закончились открытыми воротами и стеклянной будкой КПП, что никак не указывало на строгий пропускной режим. И рядом с будкой оказался не милиционер, как я решил вначале, а какой-то мужик в футболке, шортах и растоптанных сандалиях. Он полулежал на лавке и дремал, надвинув на глаза панаму а-ля Челентано.
КПП стояло на углу периметра, а дальше был небольшой пустырь и одинокая деревянная постройка, больше похожая на разросшийся газетный киоск. Это собственно бывшее КПП дома отдыха и было. Даже асфальтовые дорожки присутствовали, только через многочисленные трещины густо торчала трава. Наверное, когда учреждение начали обносить новым ограждением, то просто не хватило бетонных плит на забор, вот и решили немного срезать территорию, а старая будка КПП оказалась заброшенной.
В её окна не заглянешь, они наполовину заколочены фанерой, но входная дверь оказалась раскрыта. Внутрь заходить не стал, на пороге остановился. На обшарпанном двухтумбовом столе стояли две трехлитровые банки с остатками пены на дне, измятая пачка сигарет «Медео» и шелуха с костями от тарани на расстеленной газете. Изнутри несло куревом и кислым пивом.
