— Ранен, болен. Кирилл-ага, вода, еда, отдых... — молвил всадник, хищно улыбаясь. Азарт недавнего боя горел в его глазах. Фёдор украдкой рассматривал вождя вражеского племени, и вековая, неутолимая ненависть зашевелилась в его груди. Рука легла на эфес шашки — простого чеченского Волчка, выданного ему взамен оружия, изготовленного руками деда. Максимович извлёк клинок из нутра одного из дорожных сундуков Алексея Петровича, бережно развязал бечёвку, отбросил в стороны полотнища холстины. Клинок блеснул матово. На лезвии, под рукоятью Фёдор увидел клеймо в виде волчьих челюстей.
— Это Волчок, Федя. Знакомься.
Фёдор принял Волчка. Клинок ладно пришёлся по руке, хоть и легковат показался.
«Эх, где же ты, сестрица Митрофания! — подумал Фёдор тоскуя. — Пользует тебя дикий зверь лесной. Употребляет во славу басурманского бога, сшибая христианские головы с плеч!»
Огромный жеребец бурой масти вылетел из клубов пыли. С его оскаленной морды падали клочья пены, пустые стремена усердно били по бокам. Всадник уже не правил конём. Его смуглое лицо исказила гримаса боли, на шитой золотым галуном черкеске и в чёрных кудрях запеклась кровь, бурые пятна покрывали чепрак и генеральские аксельбанты.
— Рустэм-ага ранен, — галдели татары.
— Ранен, что ли, Валериан Григорьевич? — встрепенулся Кирилл Максимович.
— Настиг меня свинец... — всадник рухнул с седла в руки Самойлова и Бебутова.
— Несите генерала ко мне! — скомандовал Ермолов. — Григорий! Скачи в лазарет за лекарем. А ты, Кирилл Максимович; что стоишь столбом? Неси всё, что в хозяйстве имеем для помощи раненым героям!
В поднявшейся суматохе Фёдор не заметил, как оказался наедине с татарским рыцарем.
— Чего стоишь, урус? — Гасан-ага топтался на пороге дома Ермолова. Кольчужные кольца поскрипывали при каждом движении. Щит и пику он небрежно бросил возле крыльца генеральского дома.
— Товарищ твой — не воду пил, не лепёшка ел — пыль грыз. Двадцать вёрст скакали мы, догоняя поганого Цицу-торгаша. Шали — сожгли, Герменчук — сожгли, Автуры, Гельдиген, Майртуп — всё сожгли. Поганого Цицу — не поймали. Шли дальше, быстро, быстро. Рустэм-ага впереди. Догнали Цицу, отбили товар, отбили урус аманат...
Речь татарского рыцаря прервал Николаша Самойлов.
— Его сиятельство князь Мадатов просил передать тебе, Гасан-ага приказ располагаться на отдых. Завтра на закате его высокопревосходительство генерал Ермолов ждёт твоего высокородного брата Аслан-хана и тебя на товарищеский ужин, — произнёс он, церемонно кланяясь.
* * *
Когда Фёдор смог наконец добраться до Кузьмы, тот уже и на ноги поднялся и принялся жаловаться:
— Всего измордовали, изуверы... ой-ёёёё... един раз смирти избегнул, так они вторично подвергнуть хотели... на коне бешеном по лесам дни и дни мотали... всю душу вытрясли, едва лишь удержал её, душу-то, в горсти, тай и горсть-то ослабела... Уж не чаял тебя узреть... Федя, ты ли?
— Я, Кузьма, я.
Фёдор поначалу пытался подхватить товарища под мышки, но тот никак не хотел становиться на ноги. Тогда казак изловчился взвалить солдата на закорки. Так и нёс он Кузю через весь лагерь до госпитального шатра, где и свалил мучным кулём на несвежую соломенную подстилку:
— Отдыхай тута, герой. Часто навещать не обещаю, а потому выздоравливай скорее.
* * *
— Вы бледны, Валериан Григорьевич. Лекарь доложил мне, что пулю извлёк, но опасается горячки, — Ермолов пристально, исподлобья разглядывал Мадатова. Тот, облачённый в изумрудного бархата шлафрок, полулежал на диване, обложенный со всех сторон подушками. Движения его были скованны, взгляд помутился от боли. Но он старался казаться весёлым, и это ему удавалось:
— Я бледным не бываю, Алексей Петрович. Вот отведаю вашего вина и закуски — стану совсем здоровым.
Генеральская горница была скупо обставлена самодельной сосновой мебелью. Из приличной дворянину меблировки присутствовали лишь памятный Фёдору столик красного дерева, да обитое зелёной кожей кресло с высокой спинкой, приобретённое, по словам Максимовича, ещё в польском походе. В нём-то и сидел сам хозяин, одетый в простую холщовую рубаху, генеральские панталоны с красными лампасами и мягкие войлочные сапожки. Прочее офицерство расположилось на походных раскладных стульях и сосновых скамьях. Аслан-хан, суверенный владетель Кураха, и его младший брат Гасан-ага заняли свои места на равных с русскими офицерами. Оба освободились от доспехов и облеклись в обычную для этих мест одежду — черкески, высокие козловые сапоги со шпорами. Мужественный облик Аслан-хана выдавал опытного, закалённого в боях воителя. Седеющая шевелюра, красная борода, борозды на челе — следы глубоких раздумий и суровых сражений, тяжёлый, внимательный взгляд, уверенная неторопливость движений, низкий очаровывающий голос — Фёдор вспомнил его. Ему доводилось встречаться с Аслан-ханом раньше, в бою. Но тогда он был врагом, а не союзником. Ныне, заняв место низложенного правителя, он пожинал плоды верности престолу русского царя. Поиски новых выгод привели его в Грозную крепость, на военный совет командующего кавказской армией. Фёдор чутко прислушивался к тихим разговорам, которые вели между собой братья. Ах, люди, не ищущие лёгких путей, не находящие удовлетворения в мирных занятиях! Они всюду сумеют найти врага, даже в собственной семье. Фёдор ясно видел, как разгорается недотлевшими угольями взгляд Гасана-аги, как раздуваются в гневе ноздри его тонкого носа, как ищет рука кинжал, отобранный предусмотрительным Бебутовым при входе в генеральский дом. Нет, не было мира между братьями.
— Смотри-ка, Максимыч, братья-мусульмане вино пьют. И мясо убитого Сысоевым борова едят. Они веры-то какой?
— Пьют, пьют, Федя! И ещё как пьют! Видать запреты пророка братьям побоку. Сам видел, как Валериан Григорьевич Аслан-хану этому богато изукрашенную Библию дарил. И тот ничего, взял! Да ещё как награду воспринял. Теперь повсюду её с собой возит. Неужто читает?
Середину горницы занимал стол, уставленный всевозможными закусками и глиняными бутылками с вином. Дичь, и всевозможные сыры, и хлебы, и засахаренные в мёду фрукты на простых глиняных тарелках обильно покрывали столешницу из наскоро оструганных сосновых досок. По счастью, в хозяйстве Кирилла Максимовича нашлась простая льняная скатерть и столовые приборы. Вино из глиняных бутылок разливали в бокалы английского стекла на высоких гранёных ножках.
Аслан-хан и его меньшой брат отдали честь угощению, не пропуская ни одного тоста. Не побрезговали братья и мясом кабанчика. Впрочем, чему тут удивляться? Солдатская смекалка Кирилла Максимовича помогала даже из мяса престарелого одра приготовить блюдо, достойное генеральского стола.
— Мы выставили пять тысяч человек конницы, — говорил Аслан-хан. — Прекрасные кони, воины хорошо вооружены. Мы готовы идти в поход, хотим настоящего дела. Валить лес и копать ямы — не хотим.
