В конце дня гостям сообщили, что ремонт двигателя затянется до следующего утра, и отвезли поглядеть на бывший штаб сдавшегося фельдмаршала Паулюса и высокий временный памятник, сооруженный на берегах Волги в память о солдатах, павших в Сталинграде
[4].
К ужину хозяева города раздобыли достаточно еды и питья, чтобы прием боевых союзников затянулся за полночь. Первые тосты произносились такие же официальные, как в Москве, но после нескольких граненых стаканов водки bottom up началось фронтовое братание с песнями, военными рассказами и танцами. Официантки отложили подносы и танцевали с русскими и иностранными офицерами. Чарльз Болен лихо спел по-русски песню о Стеньке Разине, который бросает свою княжну в «набежавшую волну», а генерал Дин — по-английски «Покажи мне дорогу домой». Гарриман сгибался под грузом даров — трофеев Сталинградской битвы: немецких пистолетов, часов и сабель. В ответ на призывы русских немедленно открыть Второй фронт все гости клялись, что только ради этого они и находятся в России, что осталось, мол, согласовать последние детали. Но даже спьяну не разгласили эти детали и не сказали, зачем летят в Тегеран.
На следующее утро их В-24 был готов к полету. За ночь прибывшие из Москвы механики отремонтировали двигатель, а офицеры комиссара госбезопасности Павла Судоплатова из Четвертого управления НКВД установили под сиденьями Гарримана и Керра звукозаписывающую аппаратуру.
12
МОСКВА. Конец ноября 1943 года
Когда в зале приемов «Спасо-хаус» вслед за очередной сводкой Совинформбюро из репродуктора послышались первые такты этой мелодии, все изумленно подняли головы: не может быть! Это же наша песня! Американская! По русскому радио?
Тут нужно сказать, что стараниями Кэтлин Гарриман зал приемов на первом этаже американского посольства преобразился — вместо прежнего разгрома и разрухи здесь буквально за пару месяцев был создан вполне респектабельный офис «open space» американской Военной миссии: полсотни письменных столов и стульев, невысокие, на манер британских конторок, перегородки меж ними, телефоны, пишущие машинки… За этими столами сто тридцать офицеров Военной миссии днем и ночью (с Вашингтоном восьмичасовая разница во времени, с Лондоном трехчасовая, а с Джакартой — четырехчасовая) трудились над сотнями срочных советских заказов на продовольствие, вооружение, горючее, листовую сталь, порох, самолеты, корабли и т. д. и т. п. Как вспоминает маршал Жуков, «американцы нам гнали столько материалов, без которых мы бы не могли формировать свои резервы и не могли бы продолжать войну… Получили 350 тысяч автомашин, да каких машин!.. У нас не было взрывчатки, пороха. Не было чем снаряжать винтовочные патроны. Американцы по-настоящему выручили нас с порохом, взрывчаткой. А сколько они нам гнали листовой стали! Разве мы могли бы быстро наладить производство танков, если бы не американская помощь сталью?». Ему вторит и Анастас Микоян: «Когда к нам стали поступать американская тушенка, комбижир, яичный порошок, мука, другие продукты, какие сразу весомые дополнительные калории получили наши солдаты! И не только солдаты: кое-что перепадало и тылу. Или возьмем поставки автомобилей. Ведь мы получили около 400 тысяч первоклассных по тому времени машин типа “Студебеккер”, “Форд”, легковые “Виллисы” и амфибии. Вся наша армия фактически оказалась на колесах, и каких колесах! Без ленд-лиза мы бы наверняка еще год-полтора лишних провоевали». А переводчик Сталина Валентин Бережков дополняет еще откровеннее: «Теперь легко говорить, что ленд-лиз ничего не значил. Он перестал иметь большое значение много позднее. Но осенью 1941 года мы все потеряли, и если бы не ленд-лиз, не оружие, продовольствие, теплые вещи для армии и другое снабжение, еще вопрос, как обернулось бы дело». 622 тысячи тонн железнодорожных рельсов, 1900 локомотивов, 11 тысяч вагонов, 3,6 миллиона автопокрышек, 610 тысяч тонн сахара, 664 тысячи тонн мясных консервов, 32 тысячи армейских мотоциклов, 2,5 миллиона тонн авиабензина, миллионы пар солдатских ботинок… — заказы Советского правительства на все это офицерам Военной миссии следовало срочно разместить на американских заводах и фабриках, проконтролировать сроки их отправок в СССР, продвижение на транспортных конвоях через Англию, Аляску и Джакарту…
Но, повторяю, когда в репродукторе возникли первые звуки песни, разом смолкли все «Ундервуды» и телефонные разговоры, и все офицеры изумленно застыли на своих местах. Джазовая песня? По русскому радио? It’s impossible!
И тут вступил тонкий женский голосок: «Был озабочен очень воздушный наш народ / К нам не вернулся ночью с бомбежки самолет…»
Все вскочили из-за столов и бросились к радиоприемнику.
— Генри, ты слышишь?! — крикнул Кришнер капитану Генри Уэру. — Это же наша «Comin’ in on a wing and a prayer»!
«Радисты скребли в эфире, волну ловя едва, / И вот без пяти четыре услышали слова…», — допела куплет певица, и сразу за ней вступил мужской, чуть хриплый и известный даже американцам голос: «Мы летим, ковыляя во мгле, / Мы ползем на последнем крыле, / Бак пробит, хвост горит, но машина летит / На честном слове и на одном крыле…»
— Hurray!!!
Сразу из пятидесяти мужских глоток разнеслось по «Спасо-хаусу» мощное американское «Ура!», да так громко, что Гарриман и генерал Дин испуганно выскочили из своих кабинетов на втором этаже.
То, что они увидели, потрясло их чуть ли не до слез — под песню Эдит и Леонида Утесовых все офицеры и даже генералы американской миссии обнимались, плясали и орали по-русски и по-английски:
Ну, дела! Ночь была!
Их объекты разбомбили мы дотла!
What a shot, what a fight
Yes, we really hit the target for tonight!
И было в их пляске и голосах явное ликование по поводу того, что раз уж русские запели нашу фронтовую песню, то вот — наконец! — они открыто признали нас союзниками!..
Мы ушли, ковыляя во мгле,
Мы к родной подлетаем земле.
Вся команда цела, и машина пришла —
На честном слове и на одном крыле…
With our one motor gone
We can still carry on
Coming in on a wing and the prayer…
What a shot, what a fight
Yes, we really hit the target for tonight!
А лейтенант Ричард Кришнер взлетел к Гарриману и Дину, стоявшим на лестничной площадке, и сказал генералу:
