Правда, сразу за «Интернационалом» оркестр стал играть гимн США «Star-Spangled Banner», и гости, расслабившись и приложив правую руку к груди, мысленно запели: «O say, can you see, by the dawn’s early light, / What so proudly we hailed at the twilight’s last gleaming?.. / Whose broad stripes and bright stars, through the perilous fight, / O’er the ramparts we watched, were so gallantly streaming?..»
При этом и пожилые генералы, и их молодые помощники с любопытством присматривались к русским солдатам, парадной шеренгой застывшим у трапа самолета. Так вот с кем они теперь союзники! Высоченные и скуластые молодцы с автоматами ППШ на груди, в ладных шинелях, блестящих зеленых касках, начищенных сапогах и белоснежных перчатках. Медленно поворачивают головы, не отрывая взгляда от проходящих вдоль их строя иностранцев и пожирая глазами двадцатипятилетнюю Кэтлин Гарриман.
Дежурная речь Молотова: «Мы рады приветствовать на нашей земле наших друзей и союзников…» Кажется, подумал кинооператор, в августе 1939-го этими же словами Молотов встречал тут Риббентропа, чтобы подписать знаменитый договор о дружбе с Гитлером, договор, который позволил фюреру напасть на Англию, а СССР — на Польшу. Впрочем, ту встречу Борис не снимал, поскольку тогда он еще учился на операторском факультете ВГИКа. Но он видел и помнил ее по выпускам «Союзкиножурнала», который показывали во всех кинотеатрах страны перед началом каждого киносеанса.
Ответная дежурная речь Корделла Халла, которого Молотову переводил личный переводчик Сталина Валентин Бережков: «Мы уверены, что совместными усилиями мы разгромим нашего общего врага…»
— Караул, направо! — зычно скомандовал командир кремлевской парадной роты. — Шагом марш!
Такого слаженного, с оттягом, прусского печатного шага никогда не видел ни один из прибывших американцев, даже генерал-майор Джон Дин. Подошвы начищенных сапог в унисон взлетали в воздух на стандартную высоту 30 сантиметров и единым ударом обрушивались на землю, как того требовал ритуал, усвоенный еще при императоре Павле. Затем хозяева подвели гостей к их посольским машинам — Халла и Гарриманов к черному «Линкольну» с двенадцатицилиндровым двигателем, Дина — к новенькому кремовому «Бьюику».
Впрочем, это Борис Заточный уже не снимал — экономил пленку для съемки следующих гостей, прибытие которых ждали буквально с минуты на минуту.
— А где ваши машины? — спросил между тем Гарриман Валентина Бережкова.
— На подходе, — улыбнулся Бережков, он тоже оставался на аэродроме для встречи следующей делегации — британского министра иностранных дел Энтони Идена, советника британского правительства барона Уильяма Стрэнга, посла Великобритании в СССР барона Арчибальда Кларк-Керра и генерала Хастинга Лайонела Исмейя, советника Черчилля по военным вопросам.
Садясь с отцом в машину, Кэтлин оглянулась на помощников Джона Дина, которые направились к поджидавшему их автобусу. Точнее, на одного из них — лейтенанта Ричарда Кришнера. В свои двадцать четыре года этот Кришнер, второй пилот-штурман B-17s «Летающая крепость», уже имел восемнадцать боевых вылетов в Африке и Италии, за что получил «Крест летных заслуг» и «Пурпурное сердце». «Крестом», как известно, награждают за подвиги в воздушном бою, а «Пурпурное сердце» — особая медаль Президента за ранения, полученные в сражениях с врагами США. Сбитый над Сицилией в июле этого года, Ричард катапультировался из своей горящей «Летающей крепости» и, раненный в плечо, не только сам добрался до американских десантников, атакующих город Джела, но и дотащил до них своего ослепшего и дочерна обожженного первого пилота. Конечно, после госпиталя Ричарда отправили на штабную работу — по негласному правилу, раненных в бою и чудом избежавших смерти пилотов американские генералы, по возможности, старались больше не подвергать опасности. Но и в Объединенном комитете начальников штабов этот Кришнер был заметной фигурой — правда, не столько своими успехами в разработке авиаопераций, сколько легким характером и музыкальным талантом: чикагский джазист, он с детства играл чуть ли не на всех музыкальных инструментах и постоянно таскал с собой футляр с кларнетом, а в кармане — губную гармошку. Понятно, что такой мо́лодец пользовался успехом у всего женского персонала Объединенных штабов, и, прибыв в Лондон с командой генерала Дина, не ускользнул от внимания Кэтлин. Но, мерзавец, даже при перелете из Лондона в Москву никак не реагировал на ее пронзительные взгляды, хотя она была единственной дамой во всем самолете. Зато в первый же час полета оббегал весь самолет, нашел среди ста тридцати пяти офицеров новой Военной миссии гитариста и пианиста и выяснил у отца Кэтлин, есть ли в московском посольстве пианино и сможет ли он сколотить там небольшой джаз-банд. Заводной парень! Вот и сейчас вместо того, чтобы хоть как-то отреагировать на ее внимание, подскочил к духовому оркестру, выпросил, поставив на землю свой походный баул и футляр с кларнетом, у одного из трубачей его огромную трубу, осмотрел ее, восхитился и поговорил о чем-то. А затем остановился возле кинооператора и тычет пальцем в какой-то орден у того на груди. Неужели предлагает махнуться орденами? Впрочем, бригадный генерал Уильям Крест прервал этот контакт, позвал Ричарда в зеленый посольский автобус, куда уже сели все остальные члены делегации.
Провожая глазами отчалившие в сторону Москвы машины и автобусы американского посольства, Молотов коротким кивком подозвал к себе одного из своих помощников. Показав глазами на гиганта В-24, сказал негромко:
— Павел Анатольевич, нам нужны характеристики этой машины.
— Не беспокойтесь, Вячеслав Михайлович, — нагнулся к нему высокий стройный мужчина в штатской одежде, но с явно военной выправкой. — Видите наших техников, обслуживающих самолет? Они этим уже занимаются. Между прочим, это личный самолет Гарримана.
— Его собственный самолет? — не сдержал изумления Молотов.
2
МОСКВА, тот же день. 18 октября 1943 года
Москва встретила американцев хмуро — ни солнца, ни веселых лиц у прохожих, ни яркой рекламы. На Можайском шоссе и даже на улицах Трехгорки, от которых немцев год назад удалось остановить всего в тридцати километрах, еще стояли баррикады и противотанковые ежи, а также ящики с песком для тушения зажигательных бомб и зенитные орудия с женскими расчетами. Только ближе к центру все-таки появились люди — мужчины в военной форме с портфелями на кожаных ремнях через плечо озабоченно спешили куда-то по своим делам, а женщины в куртках «хаки», ватных штанах и резиновых сапогах чинили трамвайные пути и засыпали песком воронки на мостовых. Стены большинства домов потрескались, штукатурка осыпалась, обнажив арматуру. Окна в домах и витрины магазинов забиты досками или заклеены старыми газетами, а у редких открытых магазинов стоят длинные очереди пожилых людей. Все одеты кое-как, в заношенное и старое. Лица замкнутые, хмурые и осунувшиеся, молодежи и детей нет вовсе. Все это угнетало и заставляло тревожно переглядываться. Правда, когда навстречу прибывшим американцам стали попадаться грузовые «Студебеккеры», все оживились и в головных лимузинах, и в автобусе.
