В собственном голосе мне слышалось отчаяние. Мейсон чуть повернула голову, увидела мои глаза, и ее лицо, до сих пор искаженное ненавистью, вытянулось от страха. Она попыталась кивнуть, захрипела:
– Да… понятно… отпусти… я… тебя… не трону…
Я отпустила Мейсон; она откатилась от меня, села на полу, обеими ладонями потирая намятую короткую шею. Я поднялась. Через минуту подняться удалось и Мейсон.
– Я ухожу и больше никогда не переступлю порог этого заведения, – заговорила я. – Если мы с тобой, Мейсон, случайно столкнемся на улице или еще где-нибудь, давай просто сделаем вид, что незнакомы. Еще раз прошу прощения.
Мейсон попятилась, я шагнула к столику, взяла свою сумочку. Оглядела напоследок зал, вышла на улицу.
Роджер нагнал меня, когда я пересекала Макдугал-стрит. Сразу почуял неладное.
– Что случилось, Салли?
Внезапно испарились мои сила, выдержка, хладнокровие. Если бы Роджер не подхватил меня, я бы упала прямо на улице.
– Что случилось? Кто вас расстроил?
Я заплакала.
– Роджер, пожалуйста, отвезите меня домой. Мне холодно. Умоляю, отвезите меня домой!
В такси я все рассказала.
– Роджер, мне хотелось ее убить. А потом найти какое-нибудь укромное место, вроде чердака, и перерезать себе горло.
– Тем не менее вы ничего такого не сделали, – утешал Роджер. – Еще несколько недель, а может, и несколько дней назад вас бы постиг провал. А сегодня вы сумели выстоять, защитить себя без посторонней помощи. Я горжусь вами, Салли.
– Но я же хотела ее убить!
– Нормальное человеческое желание. Людям свойственно желать смерти ближнему. Умение контролировать подобные импульсы говорит о личностной зрелости и торжестве цивилизованности над дикостью.
Такси подъехало к моему дому. Роджер расплатился с таксистом и хотел уже прощаться.
– Вам придется зайти ко мне, Роджер. Честное слово, я сейчас не смогу быть одна.
Он поколебался, но все-таки кивнул. Я взяла его под руку, и мы стали подниматься по лестнице.
– Роджер, почему я не помню про инцидент с картинами Мейсон? Память словно резинкой стерли.
– Очень многие события в жизни наша память услужливо стирает своей особой резинкой, Салли. Мы открещиваемся от болезненных воспоминаний. Мы вымарываем наши моральные травмы и дурные сны чернилами амнезии. В памяти образуются этакие черные дыры. С течением лет одни раны зарубцовываются, но продолжают гноиться под непрочной корочкой, а другие кровоточат и саднят. Впрочем, каждый из нас вырабатывает особые повадки, чтобы не бередить ни рубцов, ни ссадин.
– Я ведь не вылечилась, Роджер?
– Пока – нет. Но вы на пути к выздоровлению.
– Вы от меня что-то скрываете.
– Поверьте, я делаю это для вашего же блага. Не нужно спешить.
Я примостилась на диване рядом с Роджером, приникла щекой к его груди. Сердце у него запрыгало.
– Как же мне не спешить, Роджер? У меня скверное предчувствие. Что-то случится со мной. Что-то ужасное. Значит, нужно ловить каждую минуту – ведь кто-то продолжает красть у меня время. Я привыкла запирать квартиру, чтобы воры не украли мои деньги, но только недавно догадалась, что всю жизнь у меня похищают время. Минуты, часы, целые дни. И новые взять неоткуда. Время не продается. Время не поместишь на банковский счет, под проценты, не вложишь в ценные бумаги. Его можно только тратить – по одной секунде. А те, другие люди – альтеры – годами проникали в мой разум, оккупировали его на целые часы, на целые дни и ночи. Только подумайте, какой ущерб мне нанесен! У меня столько похищено, что теперь я должна спешить жить!
– Салли, да у вас лихорадка!
– Держите меня крепче, Роджер. А то я расщеплюсь.
Он обнял меня.
– Просто не прошло еще потрясение от встречи с Мейсон. Ничего, оно пройдет. Обязательно. Попытайтесь расслабиться. А я вам помогу. Ему известно, что скрыва…
Я прервала его речь поцелуем. Я повисла на Роджере и впилась ему в губы. Он ответил с готовностью, с жадной страстью.
Наконец оторвавшись от моих губ, он чуть отстранился, заглянул мне в глаза.
– Почему ты не дала мне применить гипноз?
– Потому, Роджер, что я хочу оставаться в сознании.
– Не следовало мне тебя целовать.
Я приложила палец к его губам.
– Я первая начала.
И я снова поцеловала Роджера – на сей раз едва коснувшись его губ.
– Роджер, я тебя люблю.
Он качнул головой, отодвинулся и даже встал.
– Это неправильно, Салли.
– Ты ведь тоже этого хочешь. Я же чувствую.
– Мне пора идти.
– А я как же? Одна останусь? Не хочешь любить меня – по крайней мере, возьми меня. Возьми.
– Да не могу я! – вскричал Роджер. – Как ты не понимаешь? Господи! Из-за этого моя жена и повесилась!
Этими словами он мне словно пощечину влепил.
– Как – из-за этого, Роджер?
– Когда мужчину постигает синдром эмоционального выгорания, это касается всех аспектов жизни, не только отношений с пациентами. Становится плевать на всех, понимаешь? На чужих, на своих, на жену, на детей, на родителей – на всех без исключения. Вроде как-то живешь – ходишь, говоришь, ешь, пьешь. А на самом деле ты мертвый.
Он принялся мерить шагами комнату, то и дело встряхивая головой. Слова лились, словно вода из прорвавшей трубы.
– Несколько лет я успешно скрывал свое состояние от коллег и даже от пациентов. Только от жены скрывать не получалось. Я пытался убедить ее, что она не виновата. Что я не охладел к ней, не разлюбил ее. Но я выгорел как физически, так и эмоционально, ведь мои разум и тело – одно целое. Невозможно день и ночь иметь дело с душевнобольными людьми, перегружая разум, и надеяться, что это никак не скажется на физическом состоянии. Тем более что выгорание происходит не вдруг. Поначалу весь отдаешься заботам о пациентах, чужие трагедии переживаешь как свои. А потом черствеешь душой, потому что трагедии так похожи! У всех пациентов биографии словно под копирку писаны. И в определенный момент становится на них наплевать. Думаешь: на что они все мне сдались? Разве у меня близких нету? Заботиться не о ком? Только подвох-то в том, что ты уже все эмоции на чужих людей растратил и на близких ничего не осталось. Обнаруживаешь это с ужасом и начинаешь тщательно скрывать. От тебя ждут сочувствия – и ты изображаешь сочувствие. Презираешь себя за такое лицемерие, но быстро находишь оправдание для лжи – я-де все во благо людям делаю. Однако и это ложь. Потому что люди чувствуют, каким от тебя холодом веет. Отчуждение от них не спрятать. Особенно восприимчивы шизофреники. Вот кого не проведешь. Знаешь об этом, а все-таки пытаешься провести. Возникает чувство вины и точит душу, как соляная кислота.
