Но один из похитителей стискивает меня железной хваткой, зажимая мне рот, и стягивает с себя маску. Обритая наголо голова, широкое лицо, карие глаза, татуировки на шее.
– Узнаешь меня? Южная Африка, дача, блины, «Ван Дайрекшн».
Я его не понимаю. Я готова плакать и умолять…
– Южная Африка, дача, блины, «Ван Дайрекшн», – терпеливо повторяет он, как мантру, и убирает руку с моего лица.
«Я что, сплю?»
– Оливер? – выговариваю я. – Жених Фионы?
– Он самый.
– Но ты же друг Оушена. Зачем вам меня убивать? Зачем вы напали на Джо?
– Она всегда такая непонятливая? – стягивая с головы маску, говорит крепко сбитый парень с ухмылкой кита-убийцы, сидящий с другой стороны от меня.
– Это просто шок, – замечает Оливер.
– Джо… Джо… – верчу головой я. – А как же Джо?
– Думаю, это как раз тот, кто следил за тобой от самого Бостона, – говорит тот, кто сидит за рулем. Он уже без маски и смотрит на меня в зеркало заднего вида.
Я вздрагиваю, когда слышу его голос. Он так похож на голос Боунса, только в нем больше хрипотцы.
– Что? – перестаю дышать я.
– Тот, кто вывел тебя из аэропорта, – один из наемников Моретти.
Я делаю вдох и выдыхаю. Еще раз. И еще. Наконец происходящее складывается в цельную картину. Джо – наемник Лилит, и он хотел похитить меня. Тогда эти люди…
– Я спасена? – бормочу я. – Вы меня не убьете?
– Иисусе, – вздыхает сидящий за рулем и достает из кармана телефон. – Сынок, твоя девочка у нас. И лучше поговори с ней сам, а то она сейчас выпрыгнет из окна…
СЫНОК?!
У меня в руках оказывается телефон, и я прикладываю его к уху.
– Скай, слышишь меня? Это свои, – говорит Боунс. – Теперь все будет хорошо.
Я не могу ответить, меня душат слезы. Меня переполняет такое облегчение, и тут же посещает жуткая мысль: если бы у меня хватило духу поднять пистолет, я бы могла убить кого-то из них, господи…
– Спасибо, – только и могу сказать я. – За игрушку, за мое спасение, за все…
– Какую игрушку? – настораживается Боунс. «Ах да, ведь эта игрушка не от него», – медленно, по-черепашьи, соображаю я.
– Передай телефон Оливеру, – быстро говорит он. Оливер слушает несколько секунд, что ему говорит Боунс, и неожиданно забирает из моих рук плюшевого щенка. Он слегка сжимает его несколько раз, потом просовывает палец в шов и аккуратно его разрывает.
– Матерь Божья, – бормочет он, глядя внутрь. Окно машины опускается, и Оливер с силой вышвыривает игрушку из машины. Щенок летит по высокой дуге, кувыркаясь в воздухе, и падает в высокую траву. Машина проезжает еще полкилометра и останавливается. Парни выскакивают наружу, громко переговариваются, звонят в «Гарду»
[38]. Я с тревогой выхожу из машины вслед за ними и смотрю в ту сторону, куда улетела моя плюшевая собачка. Что происходит? В голубом небе – стайка голубей, воздух, родной, особенный, кружит голову. Там, в заросшем высокой травой поле, наверняка фазаны вьют гнезда, и бегают кролики, и…
Сетчатку моих глаз обжигает яркая, как молния, вспышка. Над полем взметается огненное облако, и я падаю на землю, оглушенная взрывной волной. Глотаю пыль, острые стебли колют лицо. Я лежу, пока мне не помогают встать на ноги. Над местом взрыва понимается столб черного дыма, во все стороны разлетаются полевые птицы. Трясусь и вздрагиваю в объятиях мужчины, который сидел за рулем. Он хмуро молчит, потом заглядывает мне в лицо – да это же точная копия Боунса, только на тридцать лет старше и с бородой как у Конора Макгрегора
[39]!
– Иисусе, деточка, какому дьяволу ты перешла дорогу? – говорит он.
Если бы я держала эту игрушку в руках чуть дольше, то сейчас части моего тела разбросало бы по всему полю. И Оливер, и его товарищ, и отец Боунса тоже погибли бы: мгновение – и нас всех нет.
– Мистер Оушен, – бормочу я. – Кажется, мне нехорошо…
– Зови меня Брайан. Но-но-но, только не обморок… Детка… Вот черт…
* * *
Смутно помню, что было после. Кажется, приехала полиция и о чем-то меня расспрашивала. Кажется, я снова потеряла сознание. Кажется, меня осматривал врач: проверил руки-ноги и продезинфицировал порезы на голове. Не знаю, сколько времени я провела на обочине этого поля: час? два? пять? А потом нам всем позволили уйти. Оушен-старший явно был на короткой ноге с полицейскими шишками.
После мы все приехали в Малахайд
[40], в большой двухэтажный коттедж, крытый черной черепицей и окруженный высокой оградой: я, отец Оушена, Оливер и еще полдюжины вооруженных парней. Я не смогла ни есть, ни говорить и по-настоящему пришла в себя только после того, как мне дали какое-то успокоительное и я немного поспала.
Я очнулась в спальне с красиво скошенным потолком, в котором было большое окно. Через него в комнату вливалась синева вечернего неба и смешивалась с теплым светом прикроватной лампы. Горели все ссадины на теле, в теле ныли все мышцы, во рту пересохло, голова распухла от мыслей – страшных, отчаянных. Неужели мне в самом деле удалось спастись? Неужели я действительно жива? Все кончено? Или еще нет? Где Лилит? Где Боунс? Он приедет ко мне? Он расскажет, кем, черт возьми, она ему приходится?
Я приподнялась на локте и осмотрелась, морщась от всплеска головной боли. На прикроватном столике рядом с лампой стояли графин с водой и пара высоких стаканов. Я плеснула себе воды в стакан, неловко пролив немного на лежащую рядом газету, и… моя рука замерла в воздухе. Я поставила графин и развернула газету, на первой полосе которой красовался Боунс со статуэткой в руке. Заголовок гласил:
СЭМ 'SAMAEL' ОУШЕН:
Ты нужна мне, и пусть твердят обратное все демоны ада.
Кого имел в виду Король Готики в своем первом за последние десять лет публичном выступлении?
Строки полетели и вонзились в меня, как стрелы.
«Фронтмен скандально известной группы "Кости Христа", Сэм Оушен, более известный всем под прозвищем Samael, впервые за десять лет вышел в свет. Он посетил церемонию музыкальных наград American Music Awards, где удостоился награды как лучший продюсера года. Сэм и ранее побеждал в различных номинациях, но никогда не являлся за наградой персонально, избегал публичных выступлений и вел максимально закрытый образ жизни. Именно поэтому его появление произвело фурор на церемонии. Пожалуй, это стало самой обсуждаемой темой вечера.
