Марианна вспомнила комнату в собственной квартире, забитую всяким хламом. Неразобранные коробки, запылившаяся гитара, коллекция выцветших перуанских кукол, складная сушилка для нижнего белья, которое никого не возбуждает. Она на мгновение прикрыла глаза, вообразив, какая славная получилась бы детская из ее спальни: обои в розовых котятах, занавески с жирафами, ковер с клоунами, разноцветный мобиль…
Черт, соберись немедленно!
На стене напротив кровати висела доска, на которой можно было рисовать, рядом стояла коробка с мелками.
Чтобы отвлечься от горькой пустоты внутри, она взяла белый брусочек и начала записывать:
Кто подружка Тимо Солера?
Малон – ее сын?
Почему она решила изменить голос?
Почему отдала своего ребенка Муленам?
Почему доверила плюшевой игрушке воспоминания, которые неизбежно предстояло утратить ее сыну?
О чем он не должен был забывать? Его запрограммировали ради определенной цели? К определенному времени?
Разгадку следует искать в историях Гути?
Мелок раскололся на девятом вопросительном знаке, и Марианна взяла другой.
Кто такой Гути?
Почему плюшевый любимец Малона оказался агути – грызуном, страдающим потерей памяти?
Она поменяла мелок на розовый и продолжила, чередуя прописные буквы со строчными:
КТО убил ВАСИЛЕ ДРАГОНМАНА?
КТО убил ДИМИТРИ МУЛЕНА?
КТО станет следующей жертвой?
КТО убийца? Или убийцы?
ГДЕ АМАНДА МУЛЕН?
ГДЕ МАЛОН МУЛЕН?
ГДЕ ТИМО СОЛЕР?
ГДЕ АЛЕКСИС ЗЕРДА?
ГДЕ добыча довильских налетчиков?
Нервным движением обведя вопросы, Марианна приписала сбоку:
Ж. Б. посмотрел на начальницу:
– И только-то? Всего двадцать вопросов?
Марианна положила мел и бросила взгляд на часы:
– Есть еще один, дополнительный. Почему не звонит Дед?
52
Федерико Солер. 1948–2009.
Люди, похороненные на кладбище в Потиньи, до преклонных лет не доживали. Эта мысль посетила лейтенанта Паделу, когда он бродил между могилами, упражняясь в мрачноватом устном счете.
Шестьдесят один год. Пятьдесят восемь. Шестьдесят три.
В 1989 году самая большая шахта Западной Франции закрылась, но шахтеры, лишившиеся работы, не стали жить дольше. Для них было слишком поздно. Или слишком рано. Все, кто мог, уехали, другие застряли. За кладбищем стояла колокольня польской церкви Ченстоховской Иконы Божьей Матери, но цвета флагов на памятниках и языки эпитафий говорили о том, что последнее упокоение здесь нашли люди как минимум двадцати других национальностей.
Итальянцы, русские, бельгийцы, испанцы, китайцы…
Лейтенант остановился у могилы с двойным захоронением.
Томаш и Каролина Адамяк, родители Илоны Адамяк, по мужу Люковик, умерли в 2007 году. Он – в пятьдесят восемь, она – в шестьдесят два. Теперь у Деда были все элементы дела, подробные биографии тех, кого он окрестил бандой Грызунов. Четверо парней родились в домах по соседству. Только родители Сирила Люковика все еще жили в деревне, в том же доме № 9 по улице Грызунов. Мать и отец Алексиса Зерды лет десять назад переехали на юг – в Грюиссан, на лангедокское побережье.
Дед еще немного побродил по пустынному кладбищу. Перед тем как отправиться сюда, он провел быструю рекогносцировку местности. Весь центр деревни был перестроен, так что свидетельства прежней жизни могли заметить только старожилы. На каждом въезде в поселок стояли железные вагонетки, переоборудованные под цветочные ящики, Горная улица, стадион «Красных Глоток»
[77] с площадкой для игры в «Рудничный петанк», водонапорная башня в форме буровой вышки.
Время как будто остановилось.
А выросшие здесь дети потерялись.
Ни шахты, ни родителей, ни работы.
Это не оправдание. Всего лишь объяснение.
Здесь, в Потиньи, бал правит нищета. В Довиле, всего в пятидесяти километрах севернее, – море.
Две деревни, от одной до другой рукой подать, а словно бы принадлежат к разным мирам.
Это не оправдание. Всего лишь соблазн.
Дед подошел к ограде, за которой припарковал машину. Нетрудно понять, почему банда Грызунов решила отовариться в Довиле, взяв с собой не кредитные карты или чековые книжки, а «беретту» 22-го калибра и два дробовика «маверик 88». Дело не в необходимости, а в идентичности.
Родиться в деревне нормандских шахтеров? Дурацкая шутка! А как насчет того, чтобы расти в самом сердце области Ож, где нет ни коров, ни яблоневых садов? Даже Пьера Башле
[78] местного разлива, которым можно было бы гордиться, тоже нет. Ничего нет, только несколько десятилетий бессмысленного ковыряния в земле, о чем все давно забыли.
Потерянное, принесенное в жертву поколение. Люди разных национальностей приехали сюда в поисках лучшей участи и сгинули, забытые окружающим миром. Все – кроме, пожалуй, поляков.
Дед толкнул калитку, подумав, что его семья – дети, внуки, бывшие жены – поступили иначе, разъехавшись в разные концы Франции, а дочь так и вовсе оказалась в Штатах. В Кливленде сейчас 7 утра, Анаис наверняка еще спит.
Войдя на кладбище, он выключил мобильник, но не потому, что боялся потревожить покой скорбящих родственников, просто хотел проявить уважение. Дед был склонен к мистицизму: никто пока не доказал, что волны, испускаемые смартфонами, вредны для живых, но не исключено, что они мешают призракам общаться между собой в загробном мире.
Оказавшись за воротами, он включил телефон, который тут же зазвонил. Марианна.
– Дед? Ты в Потиньи? – Голос звучал возбужденно.
– Угу…
– Отлично! Возможно, отправиться туда было не такой уж дурацкой идеей. Собери все, что сумеешь, о Тимо Солере. Мы ищем его девушку, не исключено, что и их общего ребенка. В деревне у него должны были остаться родственники, друзья, соседи…
Лейтенант вспомнил надгробие на могиле Федерико Солера и мысленно вернулся к досье его сына. Отец воспитывал парня один, до самой своей смерти. Скончался он в 2009-м, в шестьдесят один год, от рака легких. Мать Тимо, Офелия, вернулась в Галисию
[79], когда сыну не было шести.
