Вы уверены, что… что это он?
Вообще-то надежда оставалась: никаких формальных доказательств, что сгоревший труп, найденный под остовом мотоцикла, действительно принадлежит Василе Драгонману, у них пока нет. Вряд ли он один из всех жителей Гавра ездил на мотоцикле Guzzi California.
– Телефон, шеф…
Бурден стоял в углу комнаты, застыв, как декоративный фикус, – то ли живое растение, то ли каучуковая имитация. Марианна не отрываясь смотрела на гигантские скелеты портовых кранов и как будто не слышала агента, но потом протянула руку и взяла трубку:
– Майор Огресс, слушаю…
– Это Ортега, я в морге. Дело заняло меньше времени, чем мы думали.
– Почему?
– Нам повезло. Мы сразу нашли медицинскую карту. Психолог лечил зубы у Кихенга Суаярана, у него кабинет на улице Сери. Мы вместе учились. Он прислал мне снимки на компьютер. На сравнение ушло чуть больше пяти минут…
– С чем ты сравнивал?
– С челюстью типа, найденного под мотоциклом, конечно! А ты о чем подумала? Зубы-то не успели расплавиться.
Марианна судорожно сглотнула.
– Выкладывай, не тяни!
– Никаких сомнений. Полное совпадение. Можешь не ждать анализа ДНК. Труп с мыса де ла Эв – твой школьный психолог Василе Драгонман. Увы…
44
Маленькая стрелка на 12, большая – на 6
Я искал в стихах-поэмах,
Как сказать: люблю тебя.
Много слов там очень умных,
Слишком длинных для меня.
Малон сидел на корточках между унитазом и стеной.
Ему было ужасно неудобно, но это не имело значения: он выучил наизусть пятничную историю о зеленой планете Венере, о любви. Ту самую, в конце которой они с мамой улетали.
Но сначала он должен сбежать от людоеда с серебряной серьгой и черепом на шее. Хорошо, что Малон знает волшебное место, куда не могут войти злые люди. Гути много раз повторял ему этот секрет, во все дни зеленой планеты.
Нужно было запереться в туалете!
Малон думал об этом всякий раз, когда ходил писать. Он был слишком маленького роста и не мог дотянуться до задвижки, стоя на полу, но если залезал на крышку мусорного ведра и приподнимался на цыпочках, то все получалось. Выход он нашел сам и очень этим гордился.
Закрыться в туалете.
Дождаться, когда за ним придет мама.
И исчезнуть вместе с ней.
Ему было страшно. Так страшно, что он достал из кармана листок с рождественским рисунком и начал водить пальцем по звезде, елке с бледными иголками, подаркам, прорисованным разноцветными фломастерами. Нужно снова спрятать его в альбом, чтобы никто не нашел – ни Мама-да, ни Па-ди. А главное – людоед!
Напоследок он полюбовался тремя фигурками – они держались за руки, стоя под гирляндами.
Он. Папа.
Мальчик погладил длинные волосы мамы, прочел каждую букву вверху и внизу страницы.
Веселого Рождества
Всегда помни
Твой Ангел
Он мог прочесть только эти шесть слов и свое имя. Ну и конечно, слово МАМА.
Я искал везде и всюду нужные слова,
А нашел их рядом – в сердце, главные слова.
Ты меня учила в детстве, как сказать «люблю»,
Я запомнил и теперь снова говорю:
Я люблю тебя до неба,
Вот как я люблю!
– Выходи, Малон, ну пожалуйста. – Аманда старалась говорить как можно тише и нежнее. – Прошу тебя, Малон.
Запах подгоревшего пирога цеплялся к стенам, полу, ступенькам. Навязчивый, почти тошнотворный. Аманда понадеялась было, что аромат пирога заставит мальчика отпереть дверь, но почти сразу поняла, что ее сын не купится на такую грубую уловку.
Малон узнал Алексиса, и старая травма проснулась, спровоцировав сумятицу в мозгу. Возможно, лицо Зерды реанимировало другие воспоминания. Так иногда случается со старыми часами: упав, они снова начинают ходить.
А может, она все выдумывает и этот похожий на упыря мерзавец просто напугал мальчика.
Аманда сидела на потертом коврике перед дверью туалета. Она дрожала, скреблась в дверь, как котенок, рвущийся войти туда, где скрылся хозяин, и говорила, говорила, говорила. Нежно, как любая мать, утешающая заболевшего ребенка. Защитница. Стена. Твердыня.
Вот только на сей раз их разделяла дверь.
Аманда слышала прерывистое дыхание сына, угадывала его сдержанные рыдания, и у нее закипала кровь.
Тысячи звезд на небе,
Тысячи цветов в саду,
Тысячи пчел на цветах,
Тысячи ракушек на пляжах,
Только мама всего одна.
– Хватит, Аманда! – крикнул снизу Димитри. – Сам выйдет.
Ее муж – кретин. Сидит, пьет виски. Нашел время! Алексис, тот даже пива себе не налил. Странный все-таки у него голос – слегка присвистывающий, певучий, почти приятный. Почти… Потом, правда, замечаешь: да он пришептывает и на фальцет то и дело срывается. Когда они познакомились, Аманда подумала: если бы змеи разговаривали как люди, то именно таким голосом. Не на серпентарго – змеином языке василиска, с которым столкнулся Гарри Поттер, а на языке гремучей змеи, рехнувшейся от одиночества в пустыне.
– Оставь это, Аманда.
Приказы Алексиса Зерды не обсуждаются.
Аманда медленно спустилась по лестнице и села между мужчинами в клубное кресло
[64], обтянутое искусственной кожей. Димитри сжимал в ладонях стакан с виски, как будто хотел побыстрее растопить лед.
– Вы все просрали…
Зерда смотрел на Димитри, но Аманда знала, что обращается он к ней. Алексис очень умен и не мог не понять, что ее муж ничего не контролирует.
– Скоро прибудет кавалерия.
Димитри открыл было рот, но Зерда знаком приказал ему молчать.
– Они так и так у вас появятся. Будь психолог жив, легавые взяли бы его с собой, и мы знаем, чем бы все закончилось. Устранив румына, мы выиграли время. Немного.
Аманда наклонилась вперед, и пружины спинки придали ей ускорения:
– Ты убил его?
Зерда и не подумал ответить. Он повернул голову к висевшей на стене рамке. В нарисованные фломастером сердечки были вписаны короткие стишки, считалки на День матери, которые дети заучивают наизусть, украшают засушенными цветами и бабочками на булавках.
