Это почти так же рискованно, как рассказывать о себе. Вчера вечером она наболтала много лишнего – вино развязало ей язык, – и сегодня Марианна одна прикончила бутылку риохи.
Энджи слушала, не улавливая смысла, как будто собеседница изъяснялась на чужом языке.
Василе.
Важное слово… Она мгновенно сконцентрировалась.
– Ты назовешь меня дурой, детка, но я снова встречалась с господином Драгонманом. Держись за стул – мы вели беседу прямо перед комиссариатом, мои люди входили и выходили, а он сидел верхом на своем мотоцикле, ангельски красивый и жутко умный, ну просто Денис Хоппер
[52], прочитавший всю Дольто
[53].
Энджи пришлось налить себе вина. Один бокал. Она закатила глаза, изобразив изумленно-шокированное выражение. Ей было не привыкать: пообщаешься целый день с клиентками – и не тому научишься. Парикмахерши – лучшие актрисы в мире.
Жизнь, проведенная у зеркала…
– С твоим психологом? Вернись на землю, милая! Сама ведь говорила – он на десять лет моложе тебя. И вообще… Яйцеголовый и легавая вместе расследуют дело и до ужаса влюбляются… Сюжет для мыльной оперы, тебе так не кажется?
Марианна показала ей язык, проследив взглядом за аппетитной задницей официанта, ставившего стулья на соседний столик. Энджи скорчила смешную гримаску, что далось ей нелегко.
Интересно, как повела бы себя Марианна, узнав, что лучшая подруга спит с мужчиной ее мечты? Рассмеялась бы от души? Произнесла бы тост за здоровье молодых и красивых любовников? Или промолчала, спрятав обиду и сдержав желание влепить ей пощечину?
Сама виновата, нечего было давать Василе телефон!
Нужно сменить тему. Немедленно.
– Расскажи-ка лучше о твоем коллеге…
– Ж. Б.? Что тебя интересует?
– Все!
Энджи откинула голову и рассмеялась. Официант обернулся. Залюбовался ее длинной гибкой шеей, приклеился взглядом к вырезу расстегнутой блузки.
Марианна задумчиво смотрела в стену.
– Ничем не могу тебя порадовать, красавица. Лейтенант Лешевалье все еще женат, он по-прежнему образцовый папаша и… самый сексуальный сыщик комиссариата. Любитель обтягивающих джинсов.
– Ну и хорошо. Жди своего часа. Любовь – вопрос терпения, нужно оказаться в нужное время в нужном месте, только и всего. – Энджи глотнула вина и продолжила: – Так всегда говорил мой отец. Он облысел в семнадцать лет, росточка был небольшого, всего-то метр шестьдесят, а рубашку всегда застегивал до горла, чтобы шерсть на груди не выглядывала. Но вышел победителем и получил в награду первую красавицу класса, андалузку, о которой мечтали все парни! Папа часто повторял, что просто всегда был рядом – верный, упорный, внимательный, как фанат певца, мечтающий сидеть на концерте в первом ряду и готовый ради этого провести две ночи в очереди за билетами. Девять месяцев, во время парада претендентов, он «держал свечку», или зонтик, или коробку бумажных носовых платков. Представляешь – год мучений и долгая счастливая жизнь до конца дней…
– Андалузка – твоя мама?
– Угу…
– Надо же… Значит, ты – дитя любви!
Энджи поднесла бокал к губам, держа его в ладонях, чтобы спрятать слезы. В парикмахерской она точно справляется лучше.
Долгая счастливая жизнь до конца дней… Да, ее отец был счастлив. У доменной печи металлургической компании Нормандии в предместье Кана
[54]. И ее мать тоже была счастлива. Дома. Планировала визиты любовников – в соответствии с рабочим графиком отца. Один ночью, один днем, один по воскресеньям. Все были очень вежливы с Анжеликой, маленьким молчаливым ангелочком, игравшим в своей комнате, пока мама запиралась у себя с господами.
– Дитя любви, – прошептала Энджи. – Очень точное определение, старушка.
Трамвай, отходивший от остановки «Ратуша», напомнил ей поезд Кан – Париж. Наутро после своего шестнадцатого дня рождения она поцеловала в лоб отца, покинула дом в тупике Коперника и вошла в вагон. Полгода спустя асбестовый рак свел отца в могилу.
Дитя любви…
Звучит почти комично.
Она никогда не забудет, как была несчастна в юности, пока не встретила мужчину своей жизни. Дитя любви, жаждавшее уничтожить все человечество.
– Значит, советуешь терпеливо ждать? – Марианна вопросительно смотрела на нее.
– Терпение и упорство, милая, – хриплым голосом ответила Энджи. – Это твой единственный шанс!
– Мерзавка! – ухмыльнулась Марианна. – Я раз сто говорила тебе про мой обратный отсчет: восемнадцать месяцев, максимум – двадцать четыре на то, чтобы какой-нибудь самец согласился осеменить меня и дождаться, когда бебешка родится…
Обе расхохотались. Марианна – весело, Энджи – слегка натужно. До чего же она трогательная, эта бравая майорша, напоминает загнанную стаей волков козу, у которой нет другого оружия, кроме острых и ловких копыт. Сегодня вечером она не распространялась о ходе расследования. Сказала только, пока они ждали аперитив – кир с грейпфрутовым соком, – что Тимо Солер не найден, Алексис Зерда скрылся, а Малон Мулен продолжает плести небылицы. Если ее что и занимает, так это ненаглядный психолог…
Официант стер с доски меню дня и занес ее в подсобку. Марианна вняла безмолвному сигналу, замолчала и принялась за остывшую пиццу.
И тут зазвонил ее сотовый.
Она отреагировала, как возбужденный подросток: включила громкую связь и повернула телефон экраном к Энджи. Лейтенант Лешевалье крупным планом, сексуален, как Ричард Гир в фильме «Офицер и джентльмен»
[55], выступает с трибуны тринадцатого конгресса территориальной полиции.
– Помяни черта… – прошептала Энджи, наставив указательный палец на подругу. – Твой ход, красавица!
– Говори, Ж. Б.!
– Ты слышишь меня, Марианна? – не унимался Ж. Б.
Они подняли бокалы и беззвучно чокнулись.
– Марианна?
– Я здесь, не кричи. Ты что, свалился с супружеской кровати?
