Сердце у него билось сильно-сильно, как всякий раз при взгляде на рисунок, но это не имело значения. Малон смотрел на буквы, которые знал наизусть, большие и маленькие.
Семнадцать – наверху, над звездой на верхушке дерева.
Веселого Рождества
Шестнадцать – внизу, рядом с подарками.
Никогда не забывай
Он услышал шаги и быстро свернул листок. Мама-да принесла ему полдник на подносе и даже вставила соломинку в клубничный сок.
Маленькая стрелка на 6, большая – на 3
Малон играл на ковре в столовой, когда вернулся Димитри.
Он не поздоровался, даже не посмотрел в сторону мальчика, прошел на кухню и достал из холодильника пиво.
Аманда, чистившая овощи у раковины, никак не отреагировала на появление мужа.
Димитри одним глотком, прямо из горлышка, ополовинил бутылку и сказал:
– Нужно поговорить.
Аманда толкнула дверь. Недостаточно быстро – Малон успел влезть к ней на колени, улыбнулся Па-ди, вытер лежавшей на столе тряпкой подбородок и красные усы от компота вокруг рта.
– Оставь нас, дорогой. Иди поиграй в гостиной с самолетиком.
Малон кивнул и спрыгнул на пол. Он совсем не расстроился. Он самый хитрый. Он успел устроить Гути у телевизора, прислонив его к пластмассовой коробке.
Димитри метался по кухне с пустой бутылкой в руке.
– Я думал. Весь день. Мне было не до работы. Выбора у нас нет. Придется позвонить ему.
Аманда оторвалась от чистки моркови и посмотрела на мужа. В ее глазах сверкала такая ярость, что тот почти испугался.
– Ни за что! Я думала, мы договорились. Так? Больше никаких дел с ним. Ты меня понял?
Димитри с силой нажал на педаль мусорного бака. Бутылка грохнулась на дно, он мысленно чертыхнулся – Аманда вечно выбрасывает полупустой пакет! – открыл холодильник, достал еще одну, сорвал крышку и слизнул выступившую пену.
– Проклятье! Ты разве не понимаешь, что это единственный выход?
Аманда ответила спокойно, коротко и отрывисто – совсем как Гути:
– Малыш больше не станет рассказывать историй. Он мне пообещал.
– Поздно, черт бы его побрал! В деревне уже пошли разговоры. Легавые роют землю, задают людям вопросы.
Аманда высыпала морковные очистки в ведро.
– И что с того?
– Что с того?! Они и до меня доберутся. Припомнят судимость, отсидку и не дадут нам покоя.
– Ну и что они сделают? Отберут у нас ребенка из-за дурацких историй о людоедах, ракете и пиратах? Пусть суетятся – рано или поздно им надоест.
– Им, но не психологу! Ему не нравится, что такого ребенка, как Малон, воспитывают такие люди, как мы. Это он настучал легавым. Я звоню. Нужно с этим кончать. Пусть вытаскивает нас из дерьма…
Бутылка бесшумно упала на увядшую морковную ботву. Аманда механическими движениями чистила другие овощи, лицо ее оставалось невозмутимым, но внутри все дрожало от страха.
Кончать? Звонить? Пусть вытаскивает нас из дерьма…
Неужели Димитри настолько наивен?
Она судорожно пыталась придумать выход и вдруг заметила, что у мужа трясутся руки.
Он колеблется!
Аманда ринулась в бой:
– Ты что, не способен разобраться с ним сам? В этом все дело? Боишься поговорить с румыном по-мужски и отвадить его от нас? – Она подошла к мужу вплотную: – Когда мы познакомились, ты легко обходился без чужой помощи.
Машинальным движением подхватив Гути, Аманда посадила его на стул Малона. Димитри убрал телефон. Он чувствовал… да-да – облегчение, как будто в глубине души ждал именно такой реакции жены.
– Ладно, как скажешь… Но я сделаю все по-своему, ясно? – Он глянул на пластмассовую коробку, куда Аманда собрала мертвых насекомых, и добавил: – Раз ты так хочешь… Хотя, по-моему, у тебя тоже едет крыша.
Аманда проследила за его взглядом, посмотрела на плюшевого зверька, потом на коробку и шагнула к Димитри, сжимая в кулаке «экономку»
[43], похожую на театральный кинжал с убирающимся в рукоятку лезвием.
– Может, у меня есть на то причины?
25
Майор Огресс ушла, лейтенант Пьеррик Паделу выключил радио, и в комиссариате наступила тишина. Дед очень любил эти редкие моменты одиночества, когда можно было разложить на столе улики по делу и передвигать их, как кусочки мозаики, соединять, разъединять, откладывать на манер мастера-мебельщика, у которого для каждой операции есть особый инструмент.
Деду нравилось отпускать свой разум в вольное плавание, а потом снова погружаться в хитросплетения расследования.
Сейчас он, как обычно, думал о детях.
Ему было всего двадцать, когда родился Седрик. Два года спустя на свет появилась Дельфина. Сегодня двум его старшим детям уже за тридцать, они живут на юге и сами давно родители. Двое у Седрика, трое у Дельфины – пять внуков, с которыми Дед практически не видится. Старший из них, Флориан, уже поступил в коллеж и через несколько лет покинет родительский дом. Жизнь продолжается!
На столе перед лейтенантом лежали две посмертные фотографии. Сирил и Илона Люковик. Убиты 6 января 2015 года на улице де ла Мер в Довиле.
Дед развелся, когда Седрику исполнилось пять. Он много месяцев сражался за совместную опеку над сыном и дочерью, даже заявил, что готов сменить работу, но сволочной судья ничего не захотел слушать. Много лет лейтенант Паделу виделся с детьми два раза в месяц, забирая их на уик-энд. Если вычесть школу по субботам, получится всего тридцать шесть дней в год. Жалкое соотношение 1:10!
Со Стефани, своей второй женой, он познакомился в двадцать шесть лет и заранее знал, что до старости они вместе не доживут. Она была очень влюблена. Слишком молодая, слишком красивая, слишком жизнелюбивая. У девятнадцатилетней Стефани Пьеррик был первым мужчиной. Он был уверен, что со временем она неизбежно станет ему изменять, и поспешил сделать ей Шарлотту и Валентина.
Четыре года спустя Стефани наконец завела любовника, дав Деду все козыри. Она считала себя виноватой и была счастлива, когда муж благородно предложил ей разделить опеку над детьми. Разумеется, в их интересах. Красиво сыграно. Ничего не скажешь.
Лучшие моменты его жизни.
Дед поглаживал пальцем вырезанную из фотографии рубиновую диадему стоимостью пятнадцать тысяч евро. Мало кто из сыскарей поинтересовался короткой жизнью нормандских Бонни и Клайда, все сконцентрировались на двух скрывшихся преступниках – Тимо Солере и его гипотетическом сообщнике Алексисе Зерде. Ну и конечно, на их добыче! Журналисты и читатели местной прессы вели подсчеты и предавались фантазиям, но никто не вспоминал о Сириле и Илоне, чьи трупы запаковали в пластиковые чехлы и увезли с приморского бульвара Довиля в морг. Для проформы инспекторы посетили Кан и Потиньи – деревню, где все начиналось.
