Против этого ничего не мог возразить старик и признал своё поражение.
С триумфом вернулся Константин в столицу империи. Его прославляли, нарекли званием философа, сама Феодора допустила Константина к целованию её руки, казалось, впереди — радужные надежды на всегдашние удачи и счастье. В это время все окружающие и сама регентша-мать Феодора представлялись воображению милыми, умными, благородными людьми. И вдруг философ узнает страшную новость: старику Аннию по приказанию нового патриарха Игнатия с одобрения Феодоры калёным прутом ослепили очи, предварительно подвергнув его истязанию — двумстам ударам плетьми, обвинив в том, что он якобы выколол глаза у какого-то святого, висевшего в его келье.
Даже суровый «Кодекс Юстиниана» не знал преступления, которое наказывалось бы таким числом ударов, поэтому можно только догадываться, что умственное превосходство Анния над многими людьми, стоящими у власти, было настолько же причиною преследования, как и его религиозное убеждение.
Константин посчитал себя виновником великих мук старца и, никому ничего не сказав, захватив с собой лишь несколько книжек Григория Богослова, бежал из дворца. Его ищут везде, но не находят. Думают, что он утонул в море.
Море… Море… Вот оно плещется за бортом нашей диеры, напоминая о вечности и в то же время о бренности человеческой жизни.
Слух об исчезновении Константина доходит до Славинии. И тогда Мефодий вызывает меня к себе и говорит:
— Леонтий, я хорошо знаю нравы и обычаи императорского двора. Константин всегда был наивен в житейских вопросах, он не от мира сего, он — философ. И я за это люблю его. Поезжай, отыщи брата моего, живого или мёртвого. Привезёшь мёртвого — мы похороним его на родине, отыщешь живого — будь ему опорой и телохранителем.
Долго я искал его, очень долго. И как-то напал на след и обнаружил Константина в одном из далёких монастырей. Узнав, что я послан его старшим братом, он упал ко мне на грудь и зарыдал… Больших трудов мне стоило уговорить его вернуться назад, в библиотеку. Уверен до сих пор, что мои доводы не убедили бы Константина сделать это, если бы не предстоящая встреча с книгами…
Ох уж эти придворные нравы! Живя под сводами дворца, нам пришлось познать их сполна.
Мать Михаила Феодора властвовала как хотела, и в этом ей поначалу помогал её брат Варда. Она полностью поручила ему воспитание сына, и, видя, как порочен юный император, мать и дядя старались из этого извлечь пользу лично для себя. Они удалили Михаила от всяких серьёзных дел и предоставили ему одни лишь наслаждения. Михаил, будучи отроком, проявлял такие безобразные чувственные инстинкты, которые не часто можно встретить даже у людей взрослых. Говорили, что он склонял к сожительству даже одну из своих родных сестёр.
И как обрадовался Константин, когда его послали на теологический спор к арабам. «Снова под купол неба! Едем, Леонтий!» — воскликнул он.
Уверенные в правоте своих богословских познаний, почерпнутых из Корана, арабы стали отправлять к Феодоре посольство за посольством с просьбой прислать им учёных мужей, которые могли бы достойно поспорить с ними. Вот тогда- то выбор снова пал на Константина.
Нам пришлось проделать немалый путь в город Мелитену, расположенный на правом берегу Евфрата. Поездка была долгой, изнуряющей. Из Константинополя мы добирались до города Милета на лошадях, потом сели на судно, которое следовало в Антиохию, а затем шли на верблюдах караванным путём.
Во дворце нас встретил сам эмир Амврий и воздал почести.
По дороге во дворец мы обратили внимание, что на дверях некоторых домов были изображены демонские, странные и гнусные вещи…
И состязание открылось тем, что агаряне, умудрённые в книгах, наученные геометрии, астрономии и другим наукам, с усмешкой просили философа указать значение тех дьявольских изображений. Константин дай такое объяснение тем знакам:
— Вижу на дверях домов демонские образы и полагаю, что в тех домах живут христиане, демоны же бегут прочь от них; внутри же тех домов, на которых нет таких знаков, свободно живут демоны…
Состязание между арабскими мудрецами и Константином продолжалось длительное время, но существо этого спора я не могу изложить подробно, так как сильно заболел и находился много дней и ночей на грани жизни и смерти.
Потом я узнал, что в свободные от диспута часы Константин старательно ухаживал за мной. Не доверяя арабским знахарям, которые, чего доброго, могли и отравить, сам давал мне нужные лекарства. А когда я поправился, мы двинулись в обратный путь.
На этот раз в нескольких десятках миль
[54] от острова Крит на нас напали пираты. И если бы не находчивость нашего капитана, мы были бы ограблены дочиста (везли немало даров василевсу от эмира Амврия) и проданы в рабство. Я всё-таки думаю, что тут дело не обошлось без соглядатайства и тайного доносительства…
Нам бы, конечно, от пиратских судов не уйти: невольникам-гребцам терять нечего, и они бы не стали надрываться на вёслах, сколько ни бей, если бы капитан вместо плетей не пообещал им свободу. Гребцы дружно налегли, и мы оставили пиратов далеко позади. Правда, капитан своего слова так и не сдержал…
Пираты Крита — какое-то жуткое исчадие ада. Это не просто морские разбойники, промышляющие на отдельных судёнышках, у них — целый флот, есть свой друнгарий — командующий флотом, своя система управления и своя администрация. Это сила, с которой приходится считаться сейчас Византии так же, как в своё время Римской республике. Они во сто крат хуже чумы, всякой холеры, это страшенный бич для купцов.
Феодора даже снарядила специальный флот против критских корсаров. Но пираты разбили его. Вообще во времена регентства Феодоры внешняя политика Византии терпит крах за крахом. Вслед за неудавшимся походом на пиратов Византия вынуждена была заключить мирный договор с болгарским царём Борисом, по которому она уступила часть своих земель.
Но во дворце ответственность за промахи императрицы свалили на голову логофета дрома. Это нужно было Варде, который сам хотел быть первым министром, и по его приказу Феоктиста пронзают мечом.
Убийство логофета дрома производит на Константина такое же удручающее впечатление, как истязание Анния. Тем более что Феоктист, так же как бывший патриарх, пострадал безвинно.
Но тут стали портиться отношения сына с матерью, потому что император уже входил в лета и его теперь, как раньше, вином и женщинами от власти совсем нельзя было устранить… Дядя уговаривает Михаила заточить мать в монастырь, но на это не даёт согласия патриарх Игнатий. В конце концов патриарха лишают высокого сана и ссылают в 857 году в город Милет, а вместо него назначают Фотия. Но это случилось уже после нашего возвращения из Мелитены.
Мои воспоминания прервал ужасный крик, донёсшийся с палубы. Я поднялся по трапу наверх и увидел страшную картину: возле железного кнехта лежал скрюченный в неудобной позе человек в матросской форме, весь в крови, особенно жутко было видеть его лицо, вернее, то, что осталось от него, — с вытекшим левым глазом, с раздробленной челюстью и лбом. Мне объяснили, что бедняга сорвался с верхней мачты, когда ставил паруса, и ударился головой о кнехт.
