У Салливана, видно, сильно першило в горле, ему было трудно говорить.
— Я хотел попрощаться с тобой, а главное, сказать тебе спасибо. Ты вытащил меня из ада, малыш. Освободил из тюрьмы под названием «Блэкуэлл» и подарил еще двадцать лет жизни, какой я и ждать не мог. Чертовски удачный бонус, согласен?
Слезы потекли у меня по щекам. Салливан взял меня за руку, лицо его было спокойным.
— Не плачь. Я прожил хорошую жизнь, и часть ее — только благодаря тебе. Двадцать лет назад, когда мы впервые встретились, я был на пороге смерти. Ты воскресил меня. Подарил еще целый большой отрезок жизни, я прожил его с интересом, был счастлив. Ты познакомил меня с Лизой. Ты позволил мне стать прадедушкой…
Теперь он тоже плакал. Слезы сбегали по морщинам, избороздившим его лицо. Салливан вцепился мне в руку, попросил помочь ему подняться.
— Сейчас я переживаю за тебя, Артур. Приготовься к самым ужасным вещам.
Глаза старика налились кровью, лихорадочно блестели. Точь-в-точь пророк, предупреждающий о светопреставлении.
— Подуют двадцать четыре ветра, и у тебя ничего не останется, — повторил он, словно мантру. — Я знаю, что ты мне никогда не верил, но будет так и никак иначе. В день твоего двадцать четвертого возвращения, когда ты опомнишься и придешь в себя, никто из тех, кого ты знал, тебя не узнает.
Я помотал головой и попытался его успокоить, как мог:
— Погоди. Я не думаю, что все произойдет именно так. Фрэнк же помнил о вашей встрече в аэропорту Джона Кеннеди. Он не забыл, что ты просил его замуровать дверь в подполе. Ты же видишь, что не все последствия твоих действий сдуло ветром.
Но Салливану мало было моего довода, он не поколебал его уверенности.
— Все, что ты создал, рассеется. Ты станешь незнакомцем для своей жены, твои дети исчезнут и…
Ему помешал говорить новый приступ кашля, он словно бы погружался в воду, словно бы тонул. И когда вынырнул на поверхность, высказал свое последнее предостережение:
— Нет боли более мучительной. А когда боль мучительна, когда ты считаешь, что мучаешься несправедливо, то готов на все, лишь бы как-то с ней справиться.
Он остановился, набираясь сил.
— Я прошел через это, малыш. И говорю тебе: боль покажется тебе невыносимой, и ты будешь готов убить себя или сойти с ума. Пообещай мне, Артур, что ты не поступишь как я. Пообещай, что ты выстоишь, не поддашься горю, не уступишь искушениям тьмы!
Едва дыша, он сжал мою руку.
— Не оставайся один, Артур. Если ты один в жизни…
Он замолчал, собрал последние силы и закончил:
— Если ты один, ты умираешь.
Это были последние слова моего дедушки.
Я сидел у его изголовья, долго сидел. Сидел, пока не почувствовал, что по телу побежала дрожь. Уже готовый исчезнуть, я обратил внимание на фотографию, стоявшую у Салливана на тумбочке. Я сделал этот снимок чудесным летним днем 2009 года, поставив фотик на автоспуск.
Мы были сняты все впятером, крепко прижавшись друг к другу: Лиза сияла, Бен изображал клоуна, надев пижаму, София радостно показывала два своих зубика, а Салливан с видом доброго патриарха обнимал меня за плечи. Чудесный миг, остановленный навсегда. Мы одна семья. Мы клан Костелло.
У меня уже начались конвульсии, но я успел схватить фотографию и положить ее в карман куртки.
И, прежде чем раствориться, в последний раз попрощался с дедушкой.
Единственным человеком, который всегда меня поддерживал.
Единственным человеком, который никогда меня не подвел.
Единственным человеком, который никогда меня не предал.
2014. Подлинный — тот, другой
В каждом из нас два человека, и подлинный — тот, другой.
Хорхе Луис Борхес
0
Взрыв.
Глухой рокот толпы.
Барабаны. Звуки фанфар. Удары гонга. Разрывающиеся петарды. Неприятный запах размороженной рыбы. Аромат пряностей, жаркого, копченого мяса.
Я с трудом приходил в себя. Меня как будто разъяли на части. Металлический обруч охватывал голову, другой сдавливал грудь. Мне казалось, что я повис в пустоте, болтаюсь без опоры. И вдруг чувствую — падаю!
Черт возьми!
Какое грубое пробуждение. Я открыл глаза. Действительно, я летел вдоль железной стойки. Протянул руки, как всегда надеясь на лучшее, и вцепился в нее.
Падение замедлилось. Я снова открыл глаза и увидел… Огромную грозную голову красного дракона.
1
Дракон. А за ним другой.
Множество драконов, львов, лошадей извивалось перед моими глазами. Управляли ими люди в карнавальных костюмах.
А я висел, вцепившись в стойку, довольно высоко над землей. Обнаружил под собой площадку, выпрямил ноги, встал. Я находился на пожарной лестнице. Железной пожарной лестнице на фасаде кирпичного дома.
А на улице празднество. Колыхаясь, движется пестрый кортеж: разноцветные повозки и колесницы, флаги ярких цветов, акробаты, танцоры, гигантские животные из папье-маше.
Я узнал эту узкую улицу с темными грязноватыми домами и маленькими магазинчиками, где на светящихся вывесках мигали иероглифы. Я очнулся в Чайнатауне, на Мотт-стрит. На китайский Новый год отсюда всегда отправляется шествие. Я же сразу почувствовал атмосферу праздника — да, вокруг вились по ветру ленты, порхало конфетти, рвались петарды, отгоняя злых духов.
Я полез по лестнице вниз и оказался на тротуаре. На приклеенной к стене афише прочитал дату — сегодня 2 февраля 2014 года, воскресенье. Маршрут шествия: Уорт-стрит, Ист-Бродвей, а затем парк Рузвельта.
Мне пришлось раздвигать плотную толпу, чтобы выбраться из шествия.
Шагая по Малберри-стрит, я то и дело замечал такси с рекламными щитами, обещающими, что скоро выйдет роман «Любовник» Николаса Ловатура. Спасибо. Меня стали доставать с первой минуты.
Я остановился передохнуть в Колумбус-парке, которые считаются легкими Китайского квартала. Здесь уже не было такой суеты и можно было порадоваться ясному зимнему дню. Не холодно, синее небо, свежий ветерок, солнце в зените золотит ветки деревьев.
Старые китайцы сидят вокруг каменных столов и играют в маджонг и домино, те, кто помоложе, занимаются тай-чи, а семейные пары с детишками перекусывают. И для всех них играют музыканты.
— Папа!
Я вздрогнул от неожиданного окрика. Обернулся и увидел незнакомую девочку, она сидела на деревянной скамейке с альбомом для рисования на коленях. Господи! Да это же моя София!
Сам я вряд ли узнал бы ее, один процент из ста, что узнал бы. Но Салливан был прав, наши путешествия — не случайность. Они подчинены какой-то особой тайной логике. А вот Бен соврал, он просто хотел задеть меня, уязвить: моя девочка прекрасно знала, кто ее папа.
