Брадобрей смыл пену с моих щек теплой водой, к крошечному порезу приложил квасцы и завершил священнодействие новой горячей салфеткой с мятой, которой накрыл все лицо. Я сидел, закрыв глаза, и услышал колокольчик, возвещающий о приходе очередного клиента. Но встал не сразу, стараясь набраться сил, и тут вдруг меня окликнул знакомый голос.
— Захотелось гладкой кожи, сынок?
Я невольно вздрогнул, сдернул с лица салфетку и увидел Салливана, который уселся в соседнее кресло.
Дедушка сильно похудел. Глубже стали морщины на лице. Вид у него был усталый, но глаза по-прежнему хитро поблескивали.
— Как же я рад тебя видеть, — сказал я, и мы обменялись долгим рукопожатием. — Я так расстроился, что в прошлый раз все пошло хуже некуда.
— Да, я знаю, Лиза мне рассказала. Ты здорово накуролесил.
— Не без ее помощи. — Я постарался оправдаться.
Салливан хмыкнул и повернулся к Джебраилу, собираясь нас познакомить.
— Это мой внук Артур, — сказал он. — Я тебе о нем говорил.
Старичок снова весело рассмеялся:
— Это он все время исчезает?
— Он, он!
Брадобрей потрепал меня по плечу.
— Ты знаешь, что я подстригал бороду твоему деду еще в пятидесятом? Мы знакомы с Салливаном уже лет шестьдесят, не меньше.
— Точно так, старая галоша! А что, если мы отпразднуем нашу встречу и ты угостишь нас бутылочкой виски из своих запасов?
— У меня есть «Бушмилс» двадцатилетней выдержки, — сообщил Джебраил, направляясь к двери. — Аты поделишься со мной новостями.
Салливан достал из кармана сотовый и набрал номер.
— Я звоню Лизе, — шепнул он мне. — Она в Калифорнии на съемках.
Новость меня совсем пришибла. Я-то собирался не упустить этот день, посвятить его спасению наших отношений с Лизой. Для меня было трагедией не увидеть жену еще и в этом году.
— Софию она взяла с собой, зато твой сынок в Нью-Йорке, — сообщил дед, и мне сразу стало легче.
Он обменялся с Лизой несколькими словами и передал мне телефон.
— Здравствуй, Артур.
Ясный твердый голос Лизы всегда был для меня отрадой.
— Здравствуй, Лиза. Я просто в отчаянии из-за прошлого раза.
— И правильно. Я прождала тебя всю ночь. А главное, что тебя ждал сын.
Прижимая к уху телефон, я вышел на улицу, чтобы поговорить с Лизой без помех. Мне пришла в голову неплохая мысль:
— Может быть, я приеду повидать тебя в Калифорнию? Если я сейчас же отправлюсь в аэропорт…
— Не стоит. Нам обоим ни к чему лишняя боль, — сурово отрезала она. — Но если ты хоть сколько-то времени побудешь с Беном, думаю, ему станет легче.
— Он что, болен? — забеспокоился я.
— Нет, гораздо хуже, — в голосе Лизы звучал нескрываемый упрек. — Он стал неуправляемым. В школе не учится, конфликтует с учителями, сбегает с уроков, ворует. Дома тоже ведет себя не лучше. С ним невозможно договориться. Сказать, что он не слышит, что ему говорят, значит, ничего не сказать. Он — воплощенная агрессия. Я с ним не справляюсь. Только прадедушке удается его урезонить. И то не всегда.
Безнадежность в голосе Лизы напугала меня.
— Может, стоит связаться с психологом?
— Представь, что мы не стали дожидаться твоего совета. Психолог работает с Беном уже не один месяц. От нас этого потребовала школа.
— И что говорит психолог?
— Считает, что его поведение — это призыв к помощи. Но мне и без психолога было ясно, что Бен болезненно воспринимает нашу семейную ситуацию. Я имею в виду все, что творится с тобой.
— Понятно! Снова я во всем виноват! А ты думаешь, Бену пошло на пользу твое отсутствие? Ему нравится, что ты от него в четырех тысячах километров?
— Я вижусь с сыном каждую неделю. И я не Пенелопа. Я не могу больше сидеть дома и ждать, глотая снотворные и антидепрессанты.
Я смотрел на прохожих на противоположной стороне улицы. За двадцать прошедших лет Гарлем тоже здорово изменился. Больше стало мулатов, больше семей, больше детского смеха.
— Через три года все наладится, — сказал я, постаравшись вложить в свои слова как можно больше уверенности.
— Нет. Никто не знает, что произойдет за эти три года.
— Лиза, не будем тратить отпущенное нам время на споры. Мы любим друг друга и…
— Нет, ты меня не любишь, — заявила она с нескрываемой враждебностью. — Ты никогда не любил меня такой, какая я есть. Ты любишь свое собственное представление обо мне, но оно не соответствует действительности.
Я собрался ей возразить, но она не позволила.
— Меня зовут, — сухо сказала она и повесила трубку.
2
— Выпей-ка, сынок, — сказал Салливан и протянул мне стакан с виски.
Я отказался, но он настаивал:
— Давай, давай, окажи честь своей ирландской крови. Ты же знаешь, что в Ирландии пьют виски только в двух случаях: когда пить хочется и когда не хочется пить.
Я повернулся к Джебраилу:
— А кофе у вас не найдется?
— Эх, молодой человек, у меня на вывеске написано: «Брею и стригу», а не «Бар к вашим услугам», — ответил он и хлопнул себя по коленкам.
Салливан порылся в карманах, вытащил два картонных квадратика и положил на стол.
— Сегодня вечером «Никс» играет с «Кливлендом» в Мэдисон-сквер-гарден. Я купил билеты для нас с Джебраилом, но, думаю, будет лучше, если ты пойдешь на матч с Беном.
— Вы же собрались пойти поболеть вместе, и я не хочу…
— О нас не беспокойся, — вмешался Джебраил. — Ступай со своим парнишкой, а мы с Салливаном пойдем и съедим курочку карри или медальоны из ягненка в «Ред Рустере». А потом, может быть, даже выпьем по стаканчику в стрип-клубе на 124-й авеню. И знаешь что? Я, пожалуй, пойду и сварю тебе кофейку.
Я воспользовался тем, что мы остались с Салливаном одни, и поделился с ним проблемой, которая меня мучила.
— Кроме прошлогоднего возвращения, у меня есть еще одна неприятность. Очень серьезная.
Салливан тяжело вздохнул, нашел пачку «Лаки Страйк», вытащил сигарету и заложил за ухо.
— Мое пребывание здесь было короче, чем обычно, — сообщил я. — Гораздо короче. Не двадцать четыре часа, а двенадцать.
Салливан щелкнул зажигалкой и взглянул на взметнувшееся пламя.
— Этого-то я и боялся, — пробормотал он и закурил. — Со мной было то же самое. Четыре последних присутствия на земле были гораздо короче.
— То есть?
— Каждое вдвое меньше по сравнению с предыдущим. Двенадцать часов, потом шесть, потом три.
