Рассматривая фотки, я понял, куда дед вложил деньги, заработанные на бирже.
Вот она, гарантия независимости.
— Сейчас придет доктор, — входя, объявила Бетти.
— Я сам доктор.
— Вполне возможно, сэр, но не вы будете принимать роды у своей жены.
— Даже не думай, — подала голос Лиза.
В ожидании врача акушерка проверила упоры для ног и поручни, напомнила Лизе, как надо тужиться, посоветовала следить за дыханием. Лиза только собралась «потренироваться», но тут поняла, что «началось».
— Пользуйтесь каждой схваткой и подталкивайте ребенка, — распорядился врач, появившийся в палате, будто приглашенная звезда.
Я взял Лизу за руку и стал подбадривать улыбками, подмигиванием, шутками.
Исходя из моего врачебного опыта, я понимал, что роды проходят благополучно. Скоро появилась головка.
Я несколько раз принимал роды в больнице и знал, что сейчас настанет самое болезненное. Лиза выпустила мою руку и громко закричала. Она задыхалась, стонала, замерла, обессиленная, но потом собралась и ринулась в последнюю схватку.
И вот оно, освобождение. Умиротворение. Мгновение остановилось.
Все в порядке. Тельце, ножки, и вот уже наш малыш надрывается на груди у Лизы. Фиолетовый, сморщенный, полный жизни.
Я перерезал пуповину и наклонился к Лизе. Лиза смотрела на меня. А меня переполняла любовь. Слезы, пот, кровь. Поле битвы, и мы на нем выжили.
Теперь мы живем втроем.
3
Под наблюдением акушерки и деда я впервые искупал своего сына. Теперь я имел возможность рассмотреть его. Он был большой, с круглым тельцем, крошечными пальчиками, тоненькими и длинными. На голове черный чубчик и удивительной красоты глазки.
— Спасибо за дом, — сказал я Салливану, обтирая малыша.
— Не за что, — ответил мне дедушка. — Не волнуйся. Пока тебя не будет, я позабочусь о твоей семье.
— А как ты? Как твое здоровье?
Салливан рассмеялся.
— Обо мне не тревожься. Твой малыш вернул мне молодость.
Бетти и Салливан ушли из палаты, а я прижал маленького Бена к себе и сел в кресло у окна, выходящего на освещенные солнцем крыши.
Я чувствовал тепло малыша, согревал его своим.
Слезы текли у меня по щекам.
Мы долго сидели так с моим сыном, мальчиком, который был зачат в хаосе дня, переполненного страхом и пеплом.
Какой будет у него характер? Как он будет справляться в этом мире, полном опасностей? Как я буду защищать его, если постоянно вынужден исчезать?
Я вытер рукавом слезы. Груз ответственности соседствовал со счастьем.
Я знал, что пройдет несколько часов, и меня не будет рядом с моим малышом.
И впервые почувствовал себя значительным и крепким.
Я смотрел на спящего маленького человечка, черпал у него силы и улыбался.
До чего же все удивительно! Кто бы мог подумать!
Я припомнил все, что пережил до сегодняшнего Дня.
И мне предстояло снова выдерживать все удары. Ради моего сына.
Сегодня начался новый виток. Война кончится еще не скоро, но я чувствовал, что выиграл серьезную битву.
Все теперь станет другим.
Я наслаждался этим мигом.
Началом новой жизни.
2003–2010. Течение времени
Он был еще слишком молод, чтобы знать, что память сердца стирает дурные воспоминания и приукрашивает хорошие, благодаря чему прошлое становится приемлемым.
Габриэль Гарсиа Маркес
1
И все пошло тем же чередом…
Я продолжал появляться один раз в году на Манхэттене или, во всяком случае, где-то в Нью-Йорке. Иногда оказывался в приятных местах, например, на рынке цветов на 28-й улице, или на мягком диванчике в баре «Кэмбелл Аппаратамент», или на пляже Роквей-Бич погожим летним утром… Случались и менее приятные пробуждения — на Харт-Айленд, нью-йоркском кладбище для бедных; на 5-й авеню под ногами толпы, участвующей в шествии в честь святого Патрика; на месте преступления в номере жалкой гостинички в Бедфорд-Стайвесант рядом с еще неостывшим трупом, истекающим кровью…
Возвращения, исчезновения мало-помалу стали для меня рутиной. Я следил, чтобы быть всегда тепло одетым, чтобы ботинки были удобными, не забывал часы и деньги в момент исчезновения. И как только вновь появлялся, тут же брал такси и мчался домой.
Бенжамин рос быстро. Слишком быстро, я бы сказал.
На протяжении всего года Лиза делала фотографии, снимала фильмы, так что я словно бы наверстывал упущенное время. Горящими глазами смотрел на первые улыбки сына. Слышал его первые слова: папа, мама, ку-ку, пока. Радовался двум первым молочным зубкам, с которыми он стал похожим на Багза Банни.
[38]
Следил за первыми робкими шажками. А его книжки с картинками! Плюшевые мишки, обезьянки, пазлы! Его капризы и вспышки ярости. Его ритмичные покачивания, как только он слышал музыку.
Потом он начал говорить целыми предложениями. Игра в мяч. Рисунки — человечки, домики. Ковбойские штаны и шляпа. Трехколесный велосипед.
Меня никогда не было дома, когда он возвращался из школы. Я не видел ни одного спектакля в конце школьного года. Не я научил его различать цвета, не я научил считать. Не мне он рассказывал алфавит. Не я держал седло велосипеда, когда он учился кататься на нем. Не со мной он бултыхался в бассейне.
Когда я возвращался домой, я старался изо всех сил быть «папой». Этот папа сваливался всегда как снег на голову, но не всегда удачно и к месту, а потом исчезал так же быстро, как появлялся.
2
Но и нам выпадали чудесные дни. Дни, когда мы становились тем, чего хотели больше всего на свете, — самой обычной семьей, как все другие.
В 2006-м мы праздновали День независимости на Кони-Айленд. Бену исполнилось четыре годика. Я нес его на плечах. Светило яркое солнце. Мы с Лизой шли рука об руку по деревянному помосту вдоль пляжа и вспоминали, что приезжали сюда в последний раз зимой девять лет назад. Потом мы все втроем купались и ели хот-доги в Натансе, катались на большом колесе обозрения и на русских горках. А вечером вместе с Салливаном отправились смотреть фейерверк на берег Ист-ривер.
Воскресенье в октябре 2007 года. Я очнулся в нескольких десятках метров от нашего дома под фонарем на Кристофер-стрит. И позвонил в дверь где-то в полдень. Открыл мне дедушка. При встрече мы всякий раз крепко-крепко обнимались.
