Преодолев последний отрезок резко уходящей вверх тропинки, они спешились возле конюшни. Опираясь на руку брата, Филиппина поднялась по ступеням крутой лестницы, ведущей к жилым помещениям.
Джем переставил пешку на другую клетку шахматной доски. Ги де Бланшфор тяжело вздохнул и сказал:
— Решительно, друг мой, это уже похоже на насмешку!
— О чем вы? — отозвался удивленный Джем, возвращаясь мыслями в реальность.
— Вы наверняка решили дать мне выиграть, иначе предпочли бы сделать другой ход! Смотрите!
И он легко снял с доски ферзя Джема. Принц закусил губу. Со времени своего возвращения из замка Бати и невзирая на то, что юный Луи де Сассенаж ежедневно приезжал навестить его, Джем пребывал в печальном расположении духа. Ему так и не удалось увидеться с юной незнакомкой, занимавшей главное место в его мыслях.
— Прошу простить меня, мой друг! Я задумался.
Ги де Бланшфор посмотрел на него с сочувствием.
— Я догадываюсь, как вам не достает Хушанга, Зизим, но я полагал, что дружба с Сассенажами немного развеет вашу тоску!
— Разве кто-то заменит нам того, кого любило наше сердце?
Ги де Бланшфор оставил этот вопрос без ответа. Дверь маленькой гостиной, в которой они сидели за шахматным столом, освещенным мягким светом витражного окна, открылась, и Джем, подняв глаза, увидел одного из госпитальеров и юного Луи.
За это время Джем успел составить себе представление о характере этого хвастливого молодого сеньора, который, по его мнению, не слишком трепетно относился к своей сестре, Елене, пленившей Филибера де Монтуазона. Однако, как Джем и обещал великому приору Оверни, он согласился по мере сил поспособствовать этому браку. Незнакомка из леса спутала его планы, а потому Джем решил, что если уж речь не идет о соблазнении сестры, то можно хотя бы расположить к себе брата, с тем чтобы в будущем тот помог ему увидеться с королем Франции.
Опустив на мгновение голову, он вернул на шахматную доску слона противника, которого недавно отобрал. Ги де Бланшфор прав: они оба слишком гордые, чтобы согласиться играть с противником, который «поддается». Джем пообещал себе, что, когда они вернутся к прерванной партии, он будет внимательнее.
— Добро пожаловать, Луи! Мадемуазель Елена! Рад нашей встрече! — воскликнул Ги де Бланшфор в тот момент, когда Джем последовал примеру своего тюремщика и встал.
Удивление его было столь велико, что он чуть не перевернул стол. В длинном голубом бархатном плаще, подбитом мехом, и белом шелковом платье с вышитым серебряной нитью поясом чуть ниже талии дама его грез стояла перед ним, прекрасная, как само совершенство, и смотрела так ласково, что от этого взгляда все в его душе перевернулось. Однако обмен взглядами длился доли секунды — Луи, направившийся к принцу, чтобы его обнять, заслонил собой сестру.
— Как вы сегодня себя чувствуете, принц Джем? — спросил Луи, прижимая принца к груди так, словно они были знакомы сто лет.
Джем усилием воли взял себя в руки. Никто не должен заметить! Никто! И пускай от волнения он едва может дышать. Пускай правда оказалась ужасной: Елена де Сассенаж, чью руку Луи пообещал Филиберу де Монтуазону, — та, в которую он влюблен! Джем мягко отстранился от юноши.
— Разве я могу чувствовать себя плохо, если каждый день вы, мой друг, радуете меня своим посещением?
— Я ценю вашу дружбу, Зизим! Разрешите представить мою сестру, Филиппину-Елену, я вам о ней рассказывал, — добавил Луи, поворачиваясь к девушке, которая в это время передавала Ги де Бланшфору приветствие их отца, барона Жака.
Сердце неистово забилось в груди Филиппины, однако она постаралась улыбнуться самой своей очаровательной улыбкой. Поймет ли он то, что она хочет ему сказать, ведь изъясняться ей придется лишь намеками…
— Очень рада наконец познакомиться с вами, принц! Слава о вашем поступке докатилась до стен Бати! Я думаю, то, как вы поступили с затравленным зверем, заслуживает глубочайшего уважения!
Луи засмеялся.
— Разве не говорил я вам, что она — само очарование?
— И это — святая правда! — отозвался Джем, прикладывая руку к сердцу и кланяясь Филиппине на восточный манер.
Он успел поймать ее быстрый взгляд. И добавил любезно:
— Я не считаю, что сделал нечто, заслуживающее похвал. В некоторых случаях я предпочел бы, чтобы удача оказалась на стороне дичи, а не охотника.
— Согласна с вами, принц! Что до меня, то я лучше упущу косулю, чем видеть, как ее связывают! Могу ли я попросить вас об услуге? Не убивайте ту, которая первой попадется вам на ближайшей охоте! Она сумеет сберечь наш секрет.
— Вечно вы, женщины, требуете от нас исполнения своих глупых прихотей! Не слушайте ее, принц, или в наших лесах скоро проходу не будет от косуль! — насмешливо заметил Луи, и его спутники засмеялись.
Джем взмахнул рукой, призывая их к молчанию, и сказал с улыбкой:
— Увы, я не смогу пощадить косулю, мадемуазель, но если мне повстречается лань, обещаю, я опущу лук и не стану стрелять.
У Филиппины отлегло от сердца. Джем понял ее, сомнений быть не могло. Она бы от души порадовалась этому обстоятельству, если бы в этот момент не послышался знакомый громкий раскатистый голос. В сводчатом дверном проеме показался Филибер де Монтуазон и поспешил обратиться к ним с церемонным приветствием.
Почти все присутствующие вслед за Ги де Бланшфором повернулись к вошедшему. Филиппина осталась стоять на прежнем месте. Джем, воспользовавшись тем, что на них никто не обращает внимания, посмотрел на нее с нежностью и подошел так близко, что их плечи соприкоснулись. Филиппине показалось, что еще мгновение — и она лишится чувств от счастья. Неужели он любит ее так же страстно, как и она его? Пока Луи и Филибер де Монтуазон обменивались приветствиями, окруженные каждый своими товарищами, он прошептал:
— Ответьте мне одним словом: хотите ли вы его себе в мужья?
— Нет! — выдохнула она. — Ни за что!
— Если он станет вас принуждать, я его убью, — пообещал он, отстранился и легкими шагами приблизился к гостям.
Филиппина закрыла глаза, чтобы удержать в себе это ощущение неожиданного, нечаянного счастья, но быстро вспомнила, что должна любой ценой сохранить его в тайне, приняла свой обычный надменный вид и подошла к брату.
* * *
Отрешенный взгляд Жанны де Коммье скользил по предметам мебели в ее спальне.
— Мне очень жаль, сестра Альбранта, но я не могу вспомнить!
— Сделайте еще усилие! Соберитесь!
Жанна повернула к ней усталое, изможденное лицо. Усталость эта не покидала ее с того самого момента, как здесь, на этой вот кровати, к ней вернулось сознание. С тех пор лицо мужчины постоянно стояло у нее перед глазами, а в ушах звучало имя — Жак. В остальном — полное отсутствие каких бы то ни было воспоминаний, эмоций и чувств, кроме одного — глубочайшей любви, порождавшей ужасную тоску, которая не отпускала ее ни днем ни ночью. Ей так его недоставало…
